Хроника чувств - [19]

Корреспондент: Господин Мюллер, вы, разумеется, не могли не заметить, что аплодисменты после спектакля, кончившегося далеко за полночь, были жидковаты.

(Мюллер не отвечает.)

Корреспондент: Вы ничего не хотите по этому поводу сказать?

Мюллер: Нет.

Корреспондент: Однако такой вечер должен был разочаровать вас как директора театра.

Мюллер (хрипло): С чего вы, собственно, взяли, что театр должен быть интересным?

Корреспондент: Ведь на него расходуются бюджетные деньги.

Мюллер: То есть от скупости финансирующих органов? Скупость плохой советчик.

Корреспондент: Какой советчик был бы лучше? Не могли бы вы пояснить это на примере ФИЛОКТЕТА?

Мюллер: Ничего я не могу объяснить.

Корреспондент: Хотя бы намекнуть?

Мюллер: Слишком большая дистанция.

Корреспондент: Дистанция до чего?

Мюллер: До античного героя.

Корреспондент: То есть это трагедия недостижимой дали?

(Мюллер не отвечает.)

Приносят тефтели, это еда не для поврежденного пищевода драматурга. Со смешанным чувством, которое он считал голодом, Мюллер сидел перед тарелками. Чувство требовало изменения ситуации, потому что худшей ситуации нельзя было придумать. Спать в таком состоянии он все равно бы не смог. Нехотя он снова вернулся к беседе. Всякое другое средство изменения его состояния было бы еще более мучительным.

Мюллер: Поход героев на Трою. Город взят хитростью, сожжен. ФИЛОКТЕТ ранен. Обуза для товарищей. Во время Второй мировой его бы пристрелили, чтобы не мучился. Спутники, опасаясь гнева богов, оставляют его на острове с небольшим запасом пищи, но без ценного оружия (это было бы расточительством). Первоклассный повод предаться размышлениям. ФИЛОКТЕТ впервые в своей героической жизни думает о чем-либо вообще. И мысли не обещают никакой надежды.

Корреспондент: Не найдя ничего лучшего — все же было уже поздно, и это продолжалось часа три, — я все обводил глазами эту четырехугольную площадку сцены. Глазу не за что было зацепиться. Обнаженные мужчины произносят тексты.

Мюллер: А почему вы не закрыли глаза? Ведь вам каким-то образом нужно ощутить себя в Греции. Театр — это такая вещь, которая откликается, словно эхо. Если вы не посылаете ничего, то сцена никакого отклика не даст. Попробуйте как-нибудь закрыть глаза.

Корреспондент: Интересное предложение.

Мюллер: Я делаю исключительно интересные предложения. Но функция театра не в этом. Функция театра вот в чем: транжирить время. Время проходит, потому что когда-нибудь глаза должны закрыться. В один прекрасный день свет глаз померкнет. И функция театра состоит в том, чтобы положить последний камень, замыкающий свод.

Мюллер взял картонный кружок из-под пивного бокала и что-то написал на нем.

Корреспондент: Что это? Можно мне взять это? Это высказывание Хайнера Мюллера?

Мюллер: Мне трудно продолжать беседу. Закончим на этом.

Он подарил молодому человеку картонный кружок с автографом. Рукой драматурга было написано: «В страну гибербореев нет пути ни по морю, ни по суше».

Добыча чрезвычайно обрадовала стройного, перспективного журналиста[9], который одним только разговором помог Мюллеру перенести страшное время ожидания позднего, а то и вообще невозможного возвращения домой или надвигавшегося сна (когда он уже ничего не мог ни есть, ни пить).

Ему досталось уникальное интервью и автограф, который со временем станет ценностью. Слова Мюллера он понял так: театр — это действие расточительства.

Однако Мюллер хотел сказать нечто иное: существует граница между ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬЮ И НЕ-ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬЮ. Боги некогда приземлились на нашей планете в таких местах. Ни воображение, ни путешествия не помогут до них добраться, если не приковать свой взгляд к четырехугольнику сцены, не опустошить свое поле зрения до того, что в нем ничего не останется, и пока из происходящего не останется только одного: что время проходит. ВОТ В ЧЕМ ЗАКЛЮЧЕНА ФУНКЦИЯ ТЕАТРА. В эти дни Мюллеру было тяжело говорить вообще. Значительная часть его желудка была подтянута до горла, чтобы заменить пищевод. Как прекрасно, что в театре зрителям дано обнаружить свое великодушие. В действительности это происходит только при неудачных постановках. Это возможность действовать вопреки жадности к жизни, в то время как жизненный поток все же проходит мимо.

Смерть богов — черная дыра в центре Рима

Современные люди, с их притупившимся восприятием всей христианской номенклатуры, не в состоянии прочувствовать жутковатую возвышенность, заключенную для античного вкуса в «парадоксе распятого бога». До того момента никогда и нигде не встречалась подобная отвага в опрокидывании устоявшегося, ничего столь пугающего, вопрошающего и сомнительного, как эта формула: она предвещала смену всех античных ценностей.

Великие потрясения, отчаяние приходят разом. В то время как один бог был распят на Голгофе, под Коринфом фанатики оговорили веселого, славного греческого бога, считавшего себя Меркурием. Его отправили к градоначальнику, после чего распяли на кресте на холме в нескольких стадиях от города, в сторону от побережья Пелопоннеса; для его приверженцев это была совершенно непостижимая смерть.

Центурион, которому было поручено приведение приговора в исполнение, был адептом культа солнца (большинство легионеров поклонялось главному светилу). Как пишет Хайнер Мюллер, центурион был ошеломлен загадочным действием и сообщением о других жертвоприношениях богов в северном Эпире. Обратившись к солдатам с речью, он сказал: Теперь совершенно безразлично, что мы будем делать, ведь без богов нам не существовать. Этих богов уничтожают ослепленные безумием религиозные ревнители. Нас, солдат, используют, чтобы привести приговор в исполнение. Если мы с этим примиримся, — а что нам, солдатам, остается делать, как не повиноваться приказам начальства, — то жить на земле не стоит. Мы «лишены реальности» (derealisati sumus).