Хромой бес - [22]

– Это дворец графа де Оньяте, – ответил Бес, – славнейшего из всех Ладронов де Гевара, испанского Меркурия и графа де Вильямедиана, чей отец создает императоров и ныне восседает в кресле президента Орденов.

– А вон та галерея, где толпится народ? – продолжала спрашивать Руфина Мария. – Видно, она окружает какой-то храм? И чего там собрались все эти люди в пестрых одеждах?

– Это галерея святого Филиппа, – отвечал Бес, – у монастыря святого Августина, пресловутая солдатская «брехальня» – новости рождаются там прежде самих событий.

– А кого это так пышно хоронят? Вон та процессия, что движется по Главной улице… – спросил дон Клеофас, не меньше, чем мулатка, изумленный чудесным зрелищем.

– Да нашего астролога! – ответил Хромой. – Всю жизнь он постился, чтобы эти бездельники сожрали его добро, когда умрет. Жил бирюком, а в завещании, которое оставил родичам, распорядился, чтобы его тело пронесли не иначе как по Главной улице.

– Видно для такой прогулки, – сказал дон Клеофас, – гроб – самая подходящая карета.

– Вернее, самая обычная, – сказал Хромой, – и встречается на земле чаще других карет. Теперь, полагаю я, – продолжал он, – мои хозяева будут снисходительней: залог, который они требовали, уже в их руках, а вскоре и вторая половина, сиречь тело астролога, последует за первой, дабы насладиться нашими серными банями.

– Легкого ему пару да огоньку пожарче! – добавил дон Клеофас.

Руфина меж тем не сводила глаз с Главной улицы и не слышала их разговора. Обернувшись к ней, Хромой сказал:

– Сейчас, сеньора хозяйка, мы прибудем туда, где ваше желание исполнится: перед нами Пуэрта дель Соль – ристалище, на коем состязаются лучшие фрукты и овощи Мадрида. Дивный фонтан из лазуревого камня и алебастра – это знаменитый фонтан Доброй Удачи, где полуголые галисийцы-водоносы, подобно тяжущимся кредиторам, взапуски наполняют свои кувшины. Напротив – монастырь Победы, обитель минимов ордена святого Франциска из Паулы, подражавшего смиренному и кроткому праведнику,[128] что восседает в чертогах господних на месте нашего князя Люцифера, низринутого за гордыню. А вот и те, сеньора Руфина, кого я обещал вам показать.

Но мулатка, не слушая Хромого и его беседы с доном Клеофасом, все восторгалась:

– Какая великолепная кавалькада! Вижу всех так ясно, будто они рядом со мной!

– Первым едет король, наш государь, – сказал Хромой.

– Вот это мужчина! – сказала мулатка. – Усы-то какие, диво! Истинный король, и лицом и осанкой! А уж до чего хороша рядом с ним наша королева, как красиво одета и причесана! Да хранит их господь! А прелестное дитя с ними, кто это?

– Его высочество инфант, – сказал дон Клеофас. – Ну чем не ангел? Похоже, будто господь отливал его в той же форме, что и ангелов.

– Благослови его бог, – заметила Руфина. – Как бы мне его не сглазить. Пусть живет вечно и никогда не наследует своему отцу, которому я желаю здравствовать столько веков, сколько зубцов на крепостях в его государстве. Ах, господи, – продолжала она, – а кто же этот кабальеро? Одет он вроде бы по-турецки, и рядом с ним красавица в испанском наряде.

– И вовсе не по-турецки, – сказал Хромой. – Это платье венгерское, потому что кабальеро этот – король Венгрии:[129] ты видишь Фердинанда Австрийского, державного императора Германии и римского короля, а с ним его супругу, императрицу Марию, светлейшую инфанту Кастилии. Даже мы, бесы и дьяволы, – шепнул Хромой дону Клеофасу, – прославляем их величие.

– А кто вон тот кабальеро в воинском наряде, красавец с роскошными кудрями? – спросила мулатка. – Он едет среди этого отряда венценосцев, такой осанистый, статный и бравый, что все вокруг только и глядят на него.

– Это светлейший инфант дон Фернандо,[130] – ответил Хромой. – Ныне он вместо брата правит Штатами Фландрии, а кроме того, имеет сан архиепископа толедского и кардинала Испании. Он выдал французам и голландцам столько билетов в преисподнюю, что с самого того дня, как она создана предвечным, туда не являлись такие полчища, – а ведь мы видали армии Дария и Ксеркса! Полагаю скоро он начнет выдавать даровые билеты в ад также и женам лютеран, кальвинистов и протестантов, ибо они идут по стопам своих мужей столь усердно, что чистилище ежедневно перечисляет нам деньги за купленные ими билеты.

– Ох, как бы мне хотелось расцеловать его! – сказала мулатка.

– В стране, где он живет, – сказал дон Клеофас, – поцелуями не удивишь[131] – сам Иуда посеял в тамошних краях этот обычай.

– Как жаль, что смеркается, – сказала Руфина, – и этих важных господ на Главной улице уже не видно.

– Все они поехали на Прадо, – сказал Хромой, – и на Главной улице смотреть теперь нечего. Заберите, сеньора, ваше зеркало; как-нибудь в другой раз мы вам покажем Мансанарес, которую рекой нарекли только для смеху, да и как не смеяться, когда купаются там, где нет воды, один чуть влажный песок! Как наваррская монета, она сходит за настоящую лишь в темноте,[132] но съедено и выпито на ее берегах больше, чем у всех прочих рек.

– Зато она самая обильная из рек, – заметил дон Клеофас, – ибо мужчин, женщин и карет в ней больше, чем рыбы в обоих океанах.