Хризантема - [114]

Стены заведения затряслись от общего хохота. Прохожие на улице заглядывали в окна, пытаясь понять причину столь буйного веселья.

Съев две большие чашки лапши и запив ее пивом, Кэнсё вновь отправился на вокзал. Лицо его раскраснелось и лоснилось, но на сердце лежала тяжесть. Сказывалась неделя утомительной работы со студентами, а кроме того, монах переживал из-за своего опоздания и вдобавок волновался за безопасность урны в его сумке. Но больше всего его утомило представление, устроенное для посетителей в лавке. Несмотря на всю свою самодисциплину и навыки медитации, Кэнсё никогда не мог понять, почему начинает вести себя как клоун, почувствовав хотя бы тень насмешки со стороны окружающих.

— Сиката га наи, — повторил он, тяжело вздохнув. Нет, такому человеку глупо надеяться на нормальную жизнь. — Это моя судьба.

В глубине души таилась надежда, что поездка в Америку, в далекую Калифорнию, что-то изменит. Хотя бы поможет забыть Мисако. На самом деле ехать не очень хотелось, но пойти против воли старших было просто немыслимо. С другой стороны, год пролетит быстро, и уже следующей весной здесь, в Камакуре, ему снова придется учить студентов — если, конечно, его сочтут достойным.

Ночь прошла тяжело. Умывальник в вагоне находился так низко, что священнику пришлось встать на колени, чтобы умыться. Потом, скорчившись на узкой третьей полке, он долго не мог устроить ноги, поворачивался то так, то эдак, но все равно почти не спал. Постоянные пробуждения от боли в затекших мышцах перемежались кошмарами. В конце концов, приняв позу младенца в утробе матери, он ухитрился задремать, но лишь до тех пор, пока поезд с резким толчком не остановился у следующей станции. Тогда монах сел в позу лотоса, согнув плечи и упершись бритой макушкой в железный потолок. Он пытался отрешиться от окружающего мира, от своих мыслей, от всего… Резкая боль в спине вернула его к действительности. Вздохнув, он снова лег на полку и наконец отключился, не просыпаясь, даже когда кондуктор, проходя по вагону, задевал свисавшие ноги.

Дождь в Сибате начался ночью, как раз в тот момент, когда дедушка Сугимото умер во сне. Новость достигла храма в шесть утра, когда Тэйсин мыл и выскребал деревянную ванну, чтобы успеть наполнить ее горячей водой к приезду священника из Камакуры. Ванну действительно пора чинить, думал он, Кэйко права. Мысли его прервал Конэн, прибежавший с печальной вестью из дома Сугимото.

Небо было темным, как дно закопченной кастрюли. Мисако вела машину по дороге, ведущей к станции Ниицу. Унылый дождь смыл и размазал чудесные краски весны, пройдя словно грубой щеткой по непросохшей акварели. В семь часов Кэнсё уже ждал на платформе, растрепанный и помятый, с опущенной головой и черными сумками в обеих руках. Мисако увидела его первая и была потрясена, насколько уязвим, оказывается, ее друг и мудрый наставник. Увидев ее, он улыбнулся, но провалившиеся глаза как-то не вязались с этой улыбкой.

Мисако попыталась подбодрить монаха.

— Вы, наверное, очень устали, — заметила она, — но ничего страшного, Тэйсин уже готовит в храме горячую ванну и завтрак. Может, и дождь скоро кончится… — Она с недоверием взглянула на небо. — Все будет хорошо, вот увидите.

Однако в храме их ждало разочарование. Тэйсин объявил, что ехать не может. Смерть одного из прихожан означала для настоятеля храма несколько дней, заполненных разнообразными хлопотами. Пренебречь своими обязанностями толстяк никак не мог.

— Тогда и мы останемся, — насупилась Мисако.

— Ничего страшного, поедем в другой раз, — поддержал ее Кэнсё.

— Нет, — покачал головой Тэйсин. — Ничто не случается просто так. Видно, я уже сделал все, что мог. Теперь вы должны исполнить свой долг, а я — свой. — Было ясно, что отступать монах не намерен. — Кэнсё-сан, ванна вас ждет, — поклонился он. — Мисако-сан, если вас не затруднит помочь мне с завтраком, все будет готово через двадцать минут.

Мисако вздернула брови. Ну и ну! Прежний Тэйсин сейчас сидел бы и причитал, ломая руки, а этот как ни в чем не бывало отдает приказы. Изумленно покачав головой, она послушно последовала за настоятелем на кухню.

Кэнсё пришлось снова скорчиться, но на этот раз хотя бы в горячей воде. Уткнувшись подбородком в колени, он с наслаждением ощущал, как боль в изломанных суставах растворяется и уходит. Кожа горела, приобретая темно-розовый оттенок, бритую голову он повязал полотенцем, чтобы защититься от жара. Вздохнув, монах закрыл глаза. В голове сами собой складывались строки и будто плыли, лениво извиваясь, во влажном душном воздухе:

Весенние сны

Придут иль прочь улетят

Милостью ветра.

Выехали они лишь в двенадцатом часу. Урна с прахом Кику-сан осталась в погребальной комнате за алтарем. Было решено, что сразу везти ее неразумно, сначала нужно отыскать семью Хомма.

На случай успеха в поисках Мисако захватила с собой бутылку хорошего сакэ в подарочной коробке и красивую жестяную банку рисового печенья. Тэйсин уложил в машину все приготовленные заранее коробки с едой, включая свою. Долгая дорога и свежий морской воздух прибавят путешественникам аппетита, рассудил он. В заключение монах передал Мисако пакет, завернутый в хлопчатобумажный платок цвета индиго. Проводив поклоном автомобиль, выезжавший из ворот храма, он сразу пошел к алтарю семьи Танака и зажег палочку сэнко перед портретом Учителя. Молитву прервал телефонный звонок, донесшийся из кухни.