Христославы - [2]

— Скорѣй, маменька… Давыдка, я думаю, ужъ ждетъ меня, — торопилъ Никитка.

— Ну, и подождетъ. Не велика птица! Такой-же прачкинъ сынъ.

Причесавъ сына, мать надѣла на него новую розовую ситцевую рубашку, которая стояла коломъ и сказала:

— Ну, иди. Да не баловаться по улицамъ! Прежде всего зайдите въ мелочную лавку и тамъ прославьте. Потомъ въ булочную.

— Мы, маменька, и по чужимъ лавкамъ пойдемъ, — сказалъ Никитка, накидывая на себя пальто.

— Можете. Въ мясную зайдите.

— Мы и въ портерную, и въ погребокъ.

— Портерная и погребокъ будутъ сегодня утромъ заперты. И лавочки-то только послѣ обѣда. Такъ вотъ… Лавочки обойдете — по жильцамъ нашего дома ступайте. Къ купцу, что во второмъ этажѣ, не забудьте зайти. Я вѣдь его знаю, я вѣдь у него прежде стирала. Теперь только они другую поденщицу для стирки берутъ. Онъ добрый и она добрая…

Но Никитка ужъ нахлобучилъ на себя шапку, схватилъ звѣзду и помчался вонъ изъ подвала.

На дворѣ было еще совсѣмъ темно, горѣлъ фонарь. Въ окнахъ дома свѣтились огоньки. Было еще рано, но уже по двору сновали дворники. Пробѣжала горничная изъ булочной съ булками въ салфеткѣ, кучеръ Пантелей несъ два ведра воды въ конюшню.

— Съ праздникомъ, Пантелей! — крикнулъ ему Никитка. — Христа славить жду.

— Иди, иди… иди къ намъ на кухню. Прославь Христа кухаркѣ Василисѣ.

— А какая-же мнѣ польза отъ Василисы? Вѣдь она мнѣ пятачка не дастъ?

— Ахъ, ты корыстный! корыстный! Маленькій, а смотри какой корыстный, — сказалъ кучеръ.

— Даромъ зачѣмъ-же?.. — проговорилъ Никитка, вбѣжалъ въ подъѣздъ черной лѣстницы и сталъ взбираться по ступенькамъ на чердакъ къ Давыдкѣ, гдѣ Давыдка жилъ съ отцомъ своимъ слесаремъ и матерью, ходящей поденщицей по стиркамъ.

На чердакъ онъ вбѣжалъ запыхавшись. Многочисленная семья слесаря была уже вставши. Ревѣли маленькіе ребятишки. Мать варила въ русской печкѣ на шесткѣ кофе на таганѣ, подкладывая подъ таганъ щепокъ. Самъ слесарь въ опоркахъ на босую ногу сидѣлъ у стола, на которомъ горѣла лампа, и кормилъ кашей плачущаго ребенка.

— Здравствуйте, — сказалъ Никитка. — Я за Давыдкой. Давыдка дома?

— Сейчасъ придетъ. Онъ въ булочную за сухарями посланъ, — отвѣчала мать Давыдки.

— Пора ужъ Христа славить идти.

— Вернется изъ булочной, такъ и пойдете, — проговорилъ слесарь. — Покажи-ка звѣзду-то…

— Звѣзда хорошая, только не вертится. Нашъ Кузьмичъ хотѣлъ ее сдѣлать мнѣ, чтобъ вертѣлась, но не смогъ.

— Живетъ и эта…

— Дяденька, голубчикъ, нѣтъ-ли у васъ стерлиноваго огарочка для Давыдки, а то все я, да я?.. Моя и звѣзда, мой и огарокъ, а отъ Давыдки ничего… — просилъ Никитка.

— Откуда у насъ огарки! Видишь, керосинъ горитъ.

— Ну, что-жъ это такое! Идемъ вмѣстѣ, а отъ Давыдки ничего…

— А какъ-же бы ты одинъ-то пошелъ? Нешто одному пѣть сподручно? — спросилъ слесарь. — Фасону настоящаго не выйдетъ, коли одинъ. По одному христославы не ходятъ. Еще и двухъ-то мало.

— Я не просилъ-бы, дяденька, но у меня огарокъ малъ. Весь сгоритъ, такъ какъ намъ тогда?

— Ну, и безъ огня хорошо! Сгоритъ — и безъ огня славить будете.

Прибѣжалъ Давыдка съ сухарями въ корзинкѣ.

— Пришелъ? А я тебя ужъ давно жду, — проговорилъ онъ, увидавъ Никитку, поставилъ корзинку на столъ и прибавилъ:- Я одѣвшись, я давно уже готовъ даже въ пальтѣ. Пойдемъ.

— Да выпей ты, пострѣленокъ, прежде хоть кофею-то съ сухариками, — сказала мать.

— Нѣтъ, маменька, мы пойдемъ. А три сухаря я съ собой… По дорогѣ съѣмъ.

Давыдка закусилъ одинъ сухарь, два другіе опустилъ въ карманъ пальто и выбѣжалъ съ Никиткой на лѣстницу.

— Булочникъ ждетъ насъ, — сказалъ Давыдка Никиткѣ. — Я сказалъ ему, что мы придемъ Христа славить. Онъ сказалъ, что по сладкой булкѣ намъ дастъ.

Они стали спускаться съ лѣстницы.

   «Христосъ раждается, славите,»

запѣлъ Никитка, репетируя.

Давыдка сталъ ему подтягивать.

II

Въ нижнемъ этажѣ отворилась дверь на лѣстницѣ. Дворникъ Панкратъ въ новой полосатой шерстяной фуфайкѣ и чистомъ передникѣ выносилъ изъ кухни ведро разныхъ отбросовъ, накопившихся съ вечера.

— Съ праздникомъ, дяденька Панкратъ! — хоромъ крикнули ему Никитка и Давыдка.

— А, христославы! — откликнулся дворникъ. — Ну, здравствуйте, здравствуйте! и васъ съ праздникомъ… Куда? По жильцамъ?.. Да спятъ еще всѣ.

— Прежде по лавкамъ норовимъ.

— Зайдите въ полковницкую-то кухню. Тамъ всѣ вставши, кофе пьютъ.

Панкрата распахнулъ двери въ кухню и крикнулъ:

— Надо вамъ христославовъ? Христославы на лѣстницѣ. Давыдка слесаревъ и Никитка.

— Ну, что-жъ… пусть зайдутъ, — послышалось изъ кухни. — Трешенку дадимъ.

Никитка ужъ чиркалъ спички о коробку и зажигалъ звѣзду.

Вотъ они въ кухнѣ. За большимъ некрашенымъ кухоннымъ столомъ, наполовину накрытымъ красною скатертью, сидѣли за кофеепитіемъ кухарка — полная женщина, молодой лакей — тщедушный человѣкъ съ усами и по утреннему не во фракѣ, а въ гороховомъ пиджакѣ и горничная — рябоватая женщина. Горничная разсматривала подаренную ей съ вечера съ елки господами шерстяную матерію и говорила кухаркѣ:

— Какъ хочешь, Афимья, а твоя матерія, что тебѣ подарили, куда лучше. Твоя, прямо я скажу, на пятіалтынный въ аршинѣ дороже.

— Полно, полно тебѣ. Въ чужихъ рукахъ всякій кусокъ больше кажетъ, — отвѣчала кухарка.