Христос не еврей, или Тайна Вифлеемской звезды - [13]

. То же самое можно сказать об отношении Христа к Писанию. Он говорит о нем с уважением, но без фанатизма. Замечательно, как он пользуется Писанием для своей цели: и над Писанием он чувствует себя «господином» и в случае надобности обращает его в противоположную сторону. «На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки», — говорит Он. — «Возлюби Господа своего и ближних своих». Это звучит здесь почти как ирония, если подумать, что Христос ни единым словом не упоминает о «страхе Божием», который, однако, составляет (страх, а не любовь) основу всей еврейской религии. «Страх Божий есть начало мудрости», — поет Псалмопевец. «Иди в скалу и сокройся в землю от страха Господа и от славы величия Его», — восклицает Исайя израильтянам, и даже Иеремия как будто позабыл, что существует закон, по которому человек должен «возлюбить Господа Бога своего всем сердцем своим, всею душою своею и всеми силами своими»)[28], и влагает в уста Теговы такие слова к своему народу: «Страх Мой вложу в сердца их, чтоб они не отступали от Меня»; они должны бояться Бога всю жизнь свою, и только пока евреи боятся Его, Он не оставит их своим милосердием и т. д. Подобные превращения слов Писания мы встречаем у Христа во многих местах. И если, с одной стороны, мы видим Бога милосердного, то с другой — видим Бога жестокосердного[29]; с одной стороны видим учение любить Отца Небесного всем сердцем, а с другой — видим слуг, которым вменено в первейшую обязанность бояться Господа[30]. Поэтому позволительно спросить: что это должно означать, когда одно мировоззрение называют созданием, венцом другого? Софизм это, а не истина. Сам Христос сказал прямо: «Кто не со Мной, тот против Меня», и во всем мире нет ни одного явления, которое было бы так несомненно «против Него», как еврейская религия и как вообще весь взгляд евреев на религию, с самого начала и доныне.

И все-таки в этом отношении еврейская религия дала такую превосходную почву, какой не дала бы никакая другая для нового религиозного идеала, для нового представления о Боге.

То, что для других означало бедность, стало для Христа источником богатейших даров. Ужасная, для нас почти непостижимая пустыня еврейской жизни — без искусства, без философии, без науки — жизни, от которой наиболее одаренные евреи толпами бежали за границу, была, безусловно, неизбежным элементом для его простого, святого бытия. Душе та жизнь не давала почти ничего — ничего, кроме семейной жизни. И вот богатейшая душа, когда либо существовавшая на земле, могла всецело углубиться в саму себя и найти себе пищу исключительно в глубине собственного внутреннего существа. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное». Быть может, только в такой пустынной среде и возможно было открыть этот поворот воли как ступень к новому идеалу человечества; только там, где беспощадно царил Бог воинств, там и возможно было возвысить предчувствие небес в уверенность: «Бог есть любовь». Но самое важное вот что: особенный духовный склад у евреев, отсутствие у них фантазии вследствие тиранической власти воли привело их к своеобразному, отвлеченному материализму. Еврею как материалисту ближе всего, как и всем семитам, грубое идолопоклонство; постоянно мы видим, что они создавали себе кумиров и благоговейно падали ниц перед ними; тысячелетняя борьба, которую вели против этого их великие люди, была героической страницей в истории человеческой воли. Но лишенная фантазии сила воли, как это обыкновенно случается, хватила далеко за пределы цели: всякое изображение, зачастую даже всякое изделие рук человеческих, таило в себе, по мнению ветхозаветного еврея, опасность стать идолом для поклонения. Даже на монетах не разрешалось делать изображения голов или аллегорических фигур; даже на знаменах — никаких эмблем. Так и все неевреи являются для евреев идолопоклонниками». И отсюда, сказать мимоходом, возникло недоразумение, продержавшееся до последних годов XIX века и даже теперь выяснившееся только для людей науки, а не для всей интеллигентной массы. В действительности семиты, по всей вероятности, единственные люди в целом мире, которые когда-либо были и могли быть настоящими идолопоклонниками. Ни в одной отрасли индоевропейской семьи ни в какую эпоху не было идолопоклонства.

Истые арийские индийцы, как и жители Ирана, никогда не имели ни изображений богов, ни храма. Им был бы непонятен тот грубо материалистический осадок, получившийся от семитической веры в идолов и выразившийся в еврейском кивоте завета с его египетскими сфинксами. Ни германцы, ни кельты, ни славяне не поклонялись изображениям. А где жил греческий Зевс? Где жила Афина? В поэзии, в фантазии, на вершине окутанного облаками Олимпа, но отнюдь не в том или другом храме. В честь бога Фидий создал свое бессмертное творение, в честь богов создавались бесчисленные изображения, украшавшая каждый дом, являясь живым напоминанием высших существ. А евреям чудились идолы! В их характере преобладала воля, и они смотрели на все предметы только с утилитарной точки зрения; чтобы можно было тешить свой взор чем-нибудь прекрасным, чтобы дать пищу душе, возбуждать религиозное сознание — этого они никак не могли постигнуть. Точно так же позднее христиане смотрели на изображения Будды как на кумиров: буддисты же не признают никакого бога, а тем менее идола; эти статуи должны побуждать к созерцанию и отречению от мира. За последнее время этнографы начинают сильно сомневаться, существует ли еще на свете такой первобытный народ, который поклоняется своим так называемым фетишам как богам. Прежде было такое предположение, теперь же обнаруживается во многих случаях, что эти дети природы связывают со своими фетишами в высшей степени сложные символические представления. Выходит как будто, из всех людей лишь евреи умудрились фабриковать золотых тельцов, медных змиев и потом поклоняться им