Христо-люди - [4]

- Ну что ж, хорошо, - сказала она. - Мы сохраним это в секрете и никогда не будем об этом говорить.

- Да, - сказал я.

Подойдя к двери, я обернулся:

- Можно мне снова придти к Софи? - Спросил я.

Она колебалась, обдумывая мой вопрос, потом сказала:

- Ладно. Но только, чтобы никто об этом не знал.

* * *

До тех пор, пока я добрался до насыпи и по ее верху пустился в обратный путь домой, монотонные воскресные наставления не наполнялись реальностью. Но вот это внезапно произошло. В голове моей зазвучало определение человека:

«… И каждая нога должна состоять из двух суставов и оканчиваться одной ступней, а каждая ступня - пятью пальцами, и каждый палец должен иметь плоский ноготь…» И так далее, до конца: «любое создание, которое кажется человеческим, но не имеет этих признаков, не есть человек. Оно не мужчина и не женщина. Оно богохульство и ненавистен его вид перед господом».

Я был взволнован и удивлен. Богохульство, как мне постоянно внушали, это ужасная вещь. Но в Софи не было ничего ужасного. Это была обыкновенная девочка, может быть более хорошая, чем остальные. Но согласно определению…

Очевидно, где-то здесь ошибка. Иметь маленький лишний палец на ноге - ну, ладно, пусть два пальца, я подозревал, что на второй ноге у нее тоже шесть пальцев - разве этого достаточно, чтобы сделать ее «ненавистной перед господом»?

Много в этом мире было удивительным…

ГЛАВА 2

Я добрался до дома обычным путем. В том месте, где паслись обычно коровы, и насыпь с обеих сторон окружали деревья и даже взбирались на нее, я спустился по узкой, редко используемой, тропинке. Здесь нужно было быть осторожным, и я взял в руки свой нож. Случалось, правда, очень редко, что сюда, далеко вглубь цивилизованной части Вакнука, проникали большие хищники, кроме того, здесь можно было наткнуться на диких кошек или собак. Однако, как и обычно, единственными живыми существами, которых я заметил, были маленькие зверьки, разбегающиеся при моем приближении.

Пройдя около мили, я вышел к обработанным полям. Через три или четыре поля виднелся дом. Я крался вдоль деревьев, укрываясь в кустах, затем, прикрываясь живыми изгородями, пересек три поля. И оставалось еще одно. Я остановился и огляделся. Никого не было видно, кроме старого Якоба, медленно переваливающего во дворе навоз.

Когда он повернулся ко мне спиной, я быстро перебежал открытый участок, влез в окно и осторожно пробрался в свою комнату.

Нелегко описать наш дом. С тех пор, как пятьдесят лет тому назад мой дед Элиас Тузик-Стром начал его строить, появилось много новых комнат, помещений, пристроек. Сейчас с одной стороны от дома находились многочисленные навесы, кладовые, конюшни, хлева, амбары. С другой - комнаты для умывания, сыроварня, маслодельня, помещения для сельскохозяйственных рабочих. За домом с подветренной стороны находился обширный утрамбованный земляной двор, в середине которого была навозная яма.

Как и все дома нашего района, он стоял на прочном фундаменте из толстых бревен, но так как это был самый старый дом в нашем округе, то внешние стены его были частично сложены из плит и камней, оставшихся от строений древних людей, а штукатуренные плетеные стены были лишь внутри дома.

Мой дед, по рассказам отца, был человеком крайне добросовестным. Много позже я думал составить себе другое представление о деде, менее красочное, но гораздо более вероятное.

Элиас Тузик-Стром пришел с востока, от моря. Не ясно, почему он ушел оттуда. Говорили, что его предки были как-то связаны с Наказанием. Значительно более тесно, чем многие другие. Сам же он говорил, что не смог жить среди неверующих людей востока и отправился на поиски менее извращенного и более стойкого населения. Однако, я думаю, что просто окружающие отказались выносить его присутствие. Как бы то ни было, он явился в Вакнук - тогда это был неразвитый район - со всем своим добром на семи фургонах. Было тогда ему сорок пять лет. Это был сухощавый властный человек, борец за нравственность. Глаза его горели евангелическим огнем под густыми бровями. Призывы к богу были постоянно у него на устах, а страх перед дьяволом в сердце, и трудно сказать, кого он, бога или дьявола, боялся больше.

Начав строить дом, он отправился в поездку и привез невесту. Это была робкая и хорошенькая девушка с розовой кожей и золотистыми волосами, на двадцать пять лет моложе его. Мне рассказывали, что она бегала, как резвый теленок, когда думала, что ее никто не видит, но когда чувствовала, что на нее устремлены глаза мужа, вела себя робко, как кролик.

Бедняжка! Она обнаружила, что брак сам по себе не порождает любовь, она оказалась неспособной пробудить в муже воспоминания о его собственной юности, не стала она и хозяйкой его дома.

Элиас был человеком, несклонным оставлять незамеченными ничьи поступки. Он несколько лет уничтожал ее игривость своими предостережениями, а розовый цвет кожи и золото волос проповедями, в результате чего появилась седая печальная тень. Его жена тихо умерла через год после рождения сына.

Дед Элиас никогда не сомневался, что он является образцом для своих сыновей. Вера была символом моего отца, ее принципы - его суждениями, а содержание мозга полностью соответствовало примерам из библии «покаяния домарощинера». В вере и отец, и дед были одинаковы, разница была лишь в проявлении: евангелический огонь не загорался в глазах моего отца, его добродетель была менее криклива.