Христианство: век за веком. Очерки по истории христианской Церкви - [165]

Как бы ни оценивали личность последнего российского императора потомки, все, кто когда-либо встречался с Николаем II или близко знал его, одинаково заверяли: «Всегда доброжелательный и ласковый, он производил чарующее впечатление. Его неспособность отказать кому-либо в просьбе, особенно если она шла от заслуженного лица и была сколько-нибудь исполнима, подчас мешала делу, но вместе с тем увеличивала обаятельность его личности. Царствование его закончилось неудачно и притом во многом по его (недопустимому для царя) человеколюбию к своим подданным. Однако достоинства его легко забываются, так как они были видны только лицам, видевшим его вблизи, и считаю своим долгом их отметить, – свидетельствует бывший одним из ближайших к Николаю министров, – тем более что до сих пор вспоминаю о нем с самым теплым чувством и искренним сожалением».

М.В. Первушин

Патриарх Московский и всея России Тихон

Митрополит Московский Тихон стоял в алтаре Успенского собора Московского Кремля 21 ноября 1917 года. Он только что был облачен двумя старейшими архиереями Русской Православной Церкви в старинные патриаршие одежды предшественников на первопрестольной кафедре. За раскрытыми Царскими вратами волновалось море народа. Все со свечками в руках, как на Пасху. Перед Тихоном лежал белый патриарший куколь с небольшим крестом, который ждал его головы. На восточной стене собора высилось распятие. Руки Христа были оторваны снарядом после ночного обстрела Кремля большевиками. Он медленно перевел глаза с куколя на распятие, но в его взгляде читалось – отсутствие.

Где были его мысли в ожидании первой патриаршей интронизации после двухсотлетнего перерыва в истории Русской Церкви? Может быть, он вспоминал детство: «Старинный, уютный городок Торопец в Псковской губернии, в котором он, маленький Вася Белавин, сын священника, бежит в духовное училище. Учился он хорошо – ив училище, и в семинарии, а затем и в Академии, всегда оставаясь незаметным, скромным, ласковым, готовым помочь. Ведь еще тогда, во время учебы, одноклассники прозвали его “патриарх”, и когда он входил в класс, шутя возглашали ему: “Вашему Святейшеству многая лета!” А ведь тогда и подумать было нельзя о восстановлении патриаршества… Потом было и преподавание в родной Псковской семинарии, и монашеский постриг с именем Тихона…» Может быть, он вспоминал и свою архиерейскую хиротонию в 32 неполных года: «Тогда он стал самым юным русским архиереем. Лишь год пробыл он на своей первой кафедре – в Холмщине. Когда пришла весть о его переводе и отъезде, то без преувеличения весь город вышел проводить своего архипастыря. Народ плакал. Некоторые даже легли на железнодорожное полотно, пытаясь силой удержать поезд с их любимым архиереем. Только его сердечное обращение успокоило горожан. И такие проводы окружали его всю жизнь. Плакала и православная Америка. В течение девяти лет он управлял североамериканской паствой и все эти годы провел в постоянных разъездах, преодолевая тысячи километров и посещая самые отдаленные и труднодоступные селения. Он не только духовно окормлял паству, но помогал строить новые храмы, главным среди которых стал величественный Свято-Никольский собор в Нью-Йорке. Его ласковое, доброе, внимательное отношение ко всем, будь-то русские или алеуты, православные или католики, завоевывало любовь и преданность ему. Так было затем и на Ярославской кафедре. Так было и в Литве. Вплоть до избрания в 1917 году на кафедру Московских митрополитов…» А может быть, он вспоминал свои слова, сказанные им после объявления об его избрании патриархом: «Эта весть является для меня тем свитком, на котором написано: “Плач, и стон, и горе!” Сколько мне придется глотать слез и испускать стонов в предстоящем мне патриаршем служении…»

– Господи, да минет меня чаша сия… – вслух вздохнул Тихон, переводя взгляд с поврежденного распятия на крест куколя. И многие, стоявшие в алтаре, слышали эти скорбные слова, восходящего на свою Голгофу нового патриарха. А в храме в это время гудел торжеством могучий бас архидьякона, возглашая новому патриарху «Аксиос!», и хор подхватывал уже по-славянски: «Достоин!»

Через несколько месяцев новоизбранный первосвятитель мог убедиться, насколько пророческими оказались его слова: грабежи, аресты, голод, кощунства, вскрытия мощей, первые новомученики – зверски умерщвленные священники, епископы, митрополиты. Патриарх Тихон пытался протестовать. «Опомнитесь, – писал он, – прекратите ваши кровавые расправы!» – но все тщетно. Уже в 1918 году большевистская власть решается на первый арест патриарха. Однако под давлением общественности первосвятителя вскоре освобождают. Понимая всю невозможность ареста такой авторитетной личности, какой был патриарх, большевики несколько раз устраивали на него покушения: то пытались разбить голову дубинкой, то зарезать при выходе из храма. В него даже стреляли, но в результате убили патриаршего секретаря. Святителю предлагают бежать за границу, но Тихон не согласился. «Мое место здесь, с Креста не сходят – с него снимают», – часто повторял он.

Первые советские газеты пестрели заголовками: «Тихон Кровавый», «Положить конец тиховщине!»… Правительство требовало от патриарха все новых и новых уступок, угрожая смертью многих невинных людей. Убедившись, что новая власть прочно утвердилась, святитель Тихон обратился с посланием к духовенству Русской Православной Церкви. В нем он обязал священников отречься от какой-либо политической борьбы и применил к большевикам слова апостола Павла: «Всякая власть от Бога». В дальнейшем он с горечью убедится, что предел уступок, требуемых советской властью, лежит за гранью верности Христу. «Не слишком ли я уступил? – спрашивал первосвятитель и добавлял: – До себя-то мне дела нет, пусть имя мое с грязью смешают, только бы Церкви польза была».