Христианство. Настоящее - [19]

Ключевое выражение тут «не противься злому» в Синодальной версии и «вовсе не противься злу» у Толстого. Смысл разный: одно дело злой человек как личность, а другое – зло как действие или даже как общая нравственная категория. Что в оригинале? Там форма дательного падежа (как и в русском): τῷ πονηρῷ. Проблема в том, что в дательном совпадают мужской и средний род греческих прилагательных. Если род мужской, то речь идет о человеке (злой), а если средний – то о явлении или понятии (зло). Можно понять и так и так.

Ближайший контекст, пожалуй, подсказывает, что речь идет все-таки о человеке, который бьет по щекам или отнимает одежду. Но стоит посмотреть и на глагол «противиться», по-гречески ἀντιστῆναι – буквально это «противостоять», часто так говорят о войне или о суде (кстати, о суде говорится чуть выше, в стихах 25–26 той же главы: лучше бы ни с кем не судиться, а то не известно, выйдешь ли сам оправданным). Вот, собственно, откуда Толстой взял про суд.

В Новом Завете этот глагол встречается еще несколько раз, в основном в значении активного противодействия: «А Елима волхв … противился им, стараясь отвратить проконсула от веры» (Деян. 13:8). То есть не просто возражал, но предпринимал контрмеры – и потерпел поражение. Интересную параллель можно найти в Рим. 13:2, где этот глагол использован целых три раза: «Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение». Что же, надо безропотно исполнять любые повеления властей? А если они расходятся с ясно выраженной в заповедях волей Божьей? Что же тогда христианские мученики отказывались принести жертву идолам по первому требованию законных властей? Но не противостоять еще не значит соглашаться. Мученики отказались выполнять требования своих правителей, но они не поднимали восстаний, не устраивали дворцовых переворотов. Иными словами, они не старались победить дракона, чтобы самому стать драконом. К сожалению, в истории церкви далеко не всегда выходило именно так, но мы еще вернемся к этой теме.

В Послании Иакова мы находим выражение с тем же самым глаголом, которое как будто противоречит евангельской заповеди: «Итак покоритесь Богу; противостаньте диаволу, и убежит от вас» (4:7). Но сходство мнимое: да, диавол есть самое высшее проявление зла, так что злу противостоять можно и нужно, а вот бороться со злом методами зла, как указывал и Толстой, для христианина недопустимо.

Другое дело, что Толстой пошел намного дальше и в результате стал отрицать вообще всякую возможность самозащиты. Он умер на самой заре века революций и концлагерей и не успел увидеть, к чему приводит предложенная им тактика умиротворения агрессора… Но мы-то это знаем хорошо, так что сегодняшние переводы спорят с Толстым, стараются заведомо исключить его понимание. «Современный перевод» 1993 года: «Не сопротивляйтесь дурному человеку»; перевод Российского библейского общества: «Не мсти тому, кто причинил тебе зло». Только и это, конечно, суженное толкование, особенно во втором варианте. Только мстить нельзя? А превентивные удары наносить? А, скажем, восстанавливать конституционный порядок или насаждать демократию – эти действия мы ведь не называем местью?

Вообще, бытовая, повседневная религиозность обычно бывает зациклена на зле во всех его проявлениях: нечистая сила, грехи и пороки занимают в ней главное место, а задача верующего понимается как противостояние вселенскому злу с помощью особых правил и ритуалов. Так это может выглядеть абсолютно во всех традициях, а евангельский взгляд предлагает радикальный отказ от всего этого. Не бороться со злом и не покоряться ему, а заняться чем-то более важным и осмысленным – выстраивать свои отношения с Богом, например. Даже если за это бьют.

Евангельские цитаты неудобны, они выглядят экстремистскими, по ним никак не хочется жить, а значит, надо их как-то разъяснить, перетолковать, желательно в переносном смысле. Один из самых плодовитых и известных экзегетов древности, Ориген, читая эти слова Нагорной проповеди, тоже никак не мог принять призыв подставлять при ударе по правой щеке левую. Он решил, что это надо понять иносказательно, ссылаясь на то, что бьют-то обычно правой рукой и, стало быть, по левой щеке. Другое популярное объяснение – что речь идет не просто об ударе, а об ударе символическом, внешней стороной ладони, потому он и приходится не по той щеке. Дескать, речь идет о ситуации, когда не просто бьют, а когда наносят оскорбление: надо его стерпеть и даже подставить «правильную» щеку.

В общем-то, понятно: когда дают по физиономии, хочется или сдачи дать, или убежать. А подставляться и дальше странно как-то даже с точки зрения естественного отбора. Ведь не может же Евангелие противоречить его принципам? Да вот похоже, что может… И слова «правая» и «левая» здесь не указывают на две конкретных стороны, а просто идут в привычном порядке: «день и ночь, небо и земля, муж и жена, право и лево» (а не «ночь и день, лево и право»).

Допустим даже про пощечину – это иносказательно. А как про рубашку, которую надо отдавать? Как про поприще, которое надо пройти? Как про просящего (к нам ведь постоянно обращаются с просьбами)? Евангелие реалистично – оно требует от человека невозможного. Давай каждому просящему всё, что попросит, – через пару недель останешься голым.