Христианство и философия - [31]

жить? Как раз те, которые похожи на животных и ближе подходят под их тип по малому развитию их сознания…. Да, если б я был цветок или корова, я бы и получил наслаждение. Но, задавая, как теперь, себе беспрерывно вопросы, я не могу быть счастлив, даже и при самом высшем и непосредственном счастье любви к ближнему и любви ко мне человечества, ибо знаю, что завтра же все это будет уничтожено: и я, и все счастье это, и вся любовь, и все человечество — обратимся в ничто, в прежний хаос. … Я не буду и не могу быть счастлив под условием грозящего завтра нуля. Это — чувство, это непосредственное чувство и я не могу побороть его. Ну, пусть бы я умер, а только человечество оставалось бы вместо меня вечно, тогда, может быть, я все же был бы утешен. Но ведь планета наша не вечна и человечеству срок — такой же миг, как и мне. И как бы разумно, радостно, праведно и свято ни устроилось на земле человечество, — все это тоже приравнивается завтра к тому же нулю. И хоть это почему-то там и необходимо, по каким-то там всесильным, вечным и мертвым законам природы, но поверьте, что в этой мысли заключается какое-то глубочайшее неуважение к человечеству, глубоко мне оскорбительное, и тем более невыносимое, что тут нет никого виноватого…»

Завершается «обвинительная» по своему характеру речь героя, а вместе с ней и статья Достоевского, вынесением «приговора»:

«Так как на вопросы мои о счастье я через мое же сознание получаю от природы лишь ответ, что могу быть счастлив не иначе, как в гармонии целого, которой я не понимаю и, очевидно для меня, и понять никогда не в силах -

Так как природа не только не признает за мной права спрашивать у нее отчета, но даже и не отвечает мне вовсе — и не потому, что не хочет, а потому, что и не может ответить -

Так как я убедился, что природа, чтоб отвечать мне на мои вопросы, предназначила мне (бессознательно) меня же самого, и отвечает мне моим же сознанием (потому что я сам это все говорю себе) -

Так как, наконец, при таком порядке, я принимаю на себя в одно и то же время роль истца и ответчика, подсудимого и судьи, и нахожу эту комедию, со стороны природы, совершенно глупой, а переносить эту комедию, с моей стороны, считаю даже унизительным -

То, в моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдание — вместе со мною на уничтожение… А так как природу я истребить не могу, то истребляю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого».

Так завершается статья «Приговор».

Сам Достоевский прокомментировал ее содержание такими словами: «Статья моя "Приговор" касается основной и самой высшей идеи человеческого бытия — необходимости и неизбежности убеждения в бессмертии души человеческой. Подкладка этой исповеди погибающего "от логического самоубийства" человека — это необходимость тут же, сейчас же вывода: что без веры в свою душу и в ее бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо». Нравоучение своей статьи он выражает такими словами: «Если убеждение в бессмертий так необходимо для бытия человеческого, то, стало быть, оно и есть нормальное состояние человечества, а коли так, то и самое бессмертие души человеческой существует несомненно».

На мой взгляд, рассуждение Достоевского безукоризненно. Но я, дополняя его, сделал бы еще один вывод, а именно: если люди продолжают жить, значит, они — в той или иной степени — надеются на бессмертие. О бессмертии иногда говорят даже материалисты, понимая под ним «память» о людях и делах их, сохраняемую потомками. Ясно, что с подлинным бессмертием такая трактовка не имеет ничего общего. Нет, не на материалистически понимаемое бессмертие надеются люди, продолжающие жить и не считающие свою жизнь бессмысленной. Они надеются на подлинное бессмертие — бессмертие души. Не всегда эта надежда полностью, сознательно понимается ими. Часто она в той или иной степени неосознаваема — теплится, так сказать, на «дне души». Но она — эта надежда — несомненно, существует. Наша душа непосредственно, без доказательств, знает, что она бессмертна. Ей не нужны доказательства самоочевидного для нее.

С христианской точки зрения, смерть нашего тела — это кара, постигшая человечество за грех, совершенный нашими предками Адамом и Евой: «Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили» (Рим. 5:12). Но смерть побеждена Иисусом Христом: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» — восклицает апостол Павел (1 Кор. 15:55). «Ибо возмездие за грех — смерть, а дар Божий — жизнь вечная во Иисусе Христе, Господе нашем» (Рим. 6:23). Вера в воскресение Христа, знаменующее собой Его победу над смертью и гарантирующее возможность нашего спасения от греха и его последствия — смерти, — основа христианства. «Если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша», — говорит апостол Павел (1 Кор. 15:14).

Христианство учит, что человек имеет не только смертное тело, но и бессмертную душу. По смерти тела душа отделяется от него и попадает в новые условия, продолжая жить сознательной жизнью. При этом «дела наши идут за нами» — свершенное нами во время нашей земной жизни будет иметь посмертные последствия для нашей души. Страшный и окончательный выбор — спасти свою душу (то есть идти после смерти к добру, к Богу, в рай…) или погубить ее (то есть пойти ко злу, в ад…) — мы совершаем здесь и сейчас, в нашей земной жизни, в каждый ее момент. Возлюбившие зло, а не добро, сами уготовали себе вечные мучения в жизни вечной. Это их выбор!