естественное влечение к любви, в которой только и осуществляется реальное единение души с Богом. В своем докладе "Евангелие и общественная жизнь" я сравнительно подробно останавливался на уяснении содержания чувства этой любви, этого общения души со Спасителем. Сказанного повторять не буду, отмечу лишь, что душа, восхищенная своей верой на небо и соединившаяся навеки своей любовью с Господом, не остается на высоте этой отрешенности, но вновь посылается Богом в мир на дело жизни. Посылается не потому только, что ограниченность человека всегда делает его сыном двух миров, но и потому, что самый мир - Божий; земля — подножие Его ног; люди - дети одного Отца, Божья семья; Сам Христос для сознания верующего неотделим от земли, по которой прошел Своим крестным путем и на которой незримо живет в Церкви и в лице всех обездоленных. Отсюда следует не только то, что "вера без дел мертва" (Иак. 2:20, 26), так как служение людям и миру как Божьему есть единственно возможное выражение любви нашей к Богу, - но и то, что самая жизнь наша получает свой смысл от того, насколько отражается эта наша вера и любовь на деятельном стремлении служить Царству Божию на земле, независимо от формы и видимых результатов такого служения. Тысячи горячо верующих пытались убежать из мира, чтобы быть с одним Богом, но мир шел за ними и в пустыню, шли и соблазны мира, текла и чистая любовь, тянулись и толпы людские, сердца, жаждавшие ласки, поучения и утешения. Еще не было" христианина, который бы ушел от мира всецело, не будет такого и не должно быть. Ученики Христовы не от мира, но для мира. Первое делает то, что ненавидит их мир (Ин. 15:19); второе - то, что любовь к Богу неотделима от Его творения (1 Ин. 4:20-21). И это всегда осложняет формулу ответа о смысле христианской жизни. "Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше"(Флп. 1:23). Слова эти не только ап. Павел сказал, то же говорит общехристианская душа, когда она сознает свое реальное единство с жизнью Христа, радуется Его любви, светлеется тройческим единством и в то же время видит ужас прошлого, страшится неведомого будущего, сознает свое ничтожество. Если бы смысл жизни христианина исчерпывался его личным спасением, то цель такой жизни сознавалась бы осуществленной в каждое мгновение реального ощущения причастия своей жизни Божественной. Квиетизм такого последовательного мистицизма логически неизбежен, но односторонность его сразу ясна. Здесь снова не только неразрывность любви к Богу и людям, но и сами задачи Церкви Христовой в мире произносят свой осуждающий приговор над такой принципиальной отрешенностью от мира и жизни в нем по законам Божьего Царства. "А оставаться во плоти нужнее для вас" (ст. 24), — замечает апостол, сказав о своем желании поскорее умереть, чтобы ближе стать ко Христу. "Нужнее" не по суду опять-таки одного ап. Павло, но по воле Бога, пославшего человека в мир. Если смысл христианской жизни можно видеть в возможно полном слиянии с Божественной жизнью, или, что то же, в возможно полной, всеобъемлющей любви к Нему, то это самое властно обязывает человека являться в мире проводником нового жизнепонимания, продолжателем дела Христова, переданного Им спасенному человечеству, работником в деле построения Божьего дома, создания Божьего Царства. Всякий верующий не может не сознавать себя служителем Божиим в мире, соработником Христовым. И здесь-то христианин оказывается со всеми своими силами и благодатной помощью перед второй великой общечеловеческой ценностью жизни — перед служением человечеству, его будущему благу.
Если посмотреть на жизнь, отрешившись от всяких теорий, то, несомненно, придется признать, что идеал самоотверженного служения общему благу чаровал и чарует сердца многих, бесконечно далекая цель — благо будущего человечества — все же оказывается достаточно яркой для того, чтобы освещать своим светом жизненный путь для многих и притом лучших людей всех эпох и сообщать смысл личной жизни человека, его жертвам и подвигам. Мне кажется, что нет в нашей жизни ничего более способного развеять тяжелые думы о человеке и человеческой истории, как именно мысль о тех самоотверженных работниках на благо будущему, немногие имена которых сохранила история. Голос сердца и совести всегда будет видеть в служении общему благу высокую, истинно достойную цель человеческой жизни и благословлять всех, идущих по этому пути. Нет сомнения, что и для христианской совести идеал служения благу будущего человечества не чужой, тем более не враждебный Евангелию. Когда Христос умирал на Кресте, Он являлся Спасителем для всех времен. И когда Он заповедал: идите и научите все народы, проповедуйте Евангелие до края земли, то Он указывал прямую цель служения Своих учеников будущему. Теперь я и хочу остановиться на вопросе об отношении христианского сознания к мысли о благе будущего человечества как цели жизни и о смысле ее 8 служении этому благу.
Так как в мою задачу не входит излагать и разбирать оптимистические системы философии, но выяснить отношение христианского сознания к началу самоотверженного служения будущему, то я не буду останавливаться на критической оценке этого высшего идеала жизни, высшего слова человеческой совести и разума. Насколько вера в прямолинейный прогресс человеческой истории гадательна; насколько самые понятия "общего блага" и "человечества" туманны и спорны; насколько незаконно требовать, чтобы человек отказывался от близлежащего из-за любви к туманной дали, обо всем этом я говорить не буду. Это все ясно и само по себе и очень обстоятельно раскрыто представителями пессимистической оценки жизни. Остановлюсь лишь на одной этической стороне в учении об идеале общего блага как цели жизни.
