Хранители веры. О жизни Церкви в советское время - [23]

Как только началось движение по моему назначению в настоятели, «кумовья» сразу же названивать мне стали, даже назначили встречу на Ордынке под часами. Думаю: завербовать меня хотят! Не удастся, не выйдет! К счастью, вершилось все по телефону, потому подписки о неразглашении тайны я им не давал. Прикинувшись дурачком, я оповестил о предстоящей встрече митрополита Николая (Ярушевича) [69] . Митрополит сразу же позвонил в Совет (по делам религии) и спросил: «Что за дела творятся? Почему священника куда-то под часы на встречу вызывают?» Огласка произошла, это-то мне и нужно было. Спросить с меня по всей строгости они не могли (подписку-то о неразглашении тайны я не давал). Много времени спустя по этому поводу следователь высказывал-таки мне свое негодование. Сам же я считаю, что из ситуации этой выпутался легко. После такого провала окончательно отступили от меня.

Продолжу о событиях в Патриархии. Итак, господа профессора привели меня к Колчицкому (он-то уж по положению вынужден был сотрудничать с ними – получать от них инструкции, кого можно назначить настоятелем, кого нельзя. В каких формах это выражалось, я, конечно же, знать не мог). Колчицкий спросил меня, желаю ли я быть настоятелем в храме на Воробьевых горах. Я ответил: «Нет, отец Николай, не желаю». Он тут же отпустил меня, и, кажется, даже с радостью. Назначить-то меня настоятелем без их согласия было нельзя.

Еще расскажу о вызове меня на Лубянку (по поводу судебного дела над Глебом Якуниным [70] в 1979 году). Там все обстояло посерьезнее. Уже одно то впечатляло, что несколько этажей вниз «в преисподнюю» на лифте спускаться пришлось. Признаюсь, муторное было состояние, когда же со следователем разговаривал, был весьма спокоен и ни в чем ему не уступил. В первый вызов следователь чисто формально вопросы мне задавал. Я ему отвечал, а он писал. Когда же написанное он дал мне на подпись, я увидел там нечто ужасное. Ясно было, что отца Глеба они под расстрел подвести хотят. Обращаюсь к следователю и спрашиваю:

– Я это вам говорил?

– Подписывай! – грубо скомандовал он.

– Подписывать? Хорошо…

Я взял ручку и по диагонали написал: «Все – ложь!» Поставил дату и подписался. Он посмотрел и от удовольствия даже руки потер. Понимающие в этом люди говорили мне потом: «Если бы такое ты раньше сделал, то уж точно себе бы приговор схлопотал». Потому следователь потер руки, что жил еще прежними установками. Времена же изменились. Он меня отпустил, полагая, что ненадолго. Месяца полтора-два меня не трогали, потом вызвали вновь. Занимался мною уже другой следователь. Судя по всему, он явно знал о моем поступке, потому, исписав один лист, дал мне его на подпись. Как и прежде, я и здесь спросил:

– Разве такое я вам говорил?

– Подписывай!

– Подписывать не буду. Скреплять подписью буду только свои слова.

Перечеркнув крест-накрест представленный текст, я подписался. Следователь это стерпел. Исписав еще один лист, он подал его мне. Прочитав, я опять перечеркнул все и подписался. Здесь он начал раздражаться. Когда же в третий раз я перечеркнул лист, он уже с раздражением набросился на меня: «Чего ты добиваешься? Одного следователя из-за тебя выгнали из системы, хочешь, чтобы и меня выгнали? У меня есть жена, дети, и мне их нужно кормить». Я ответил: «Ничего плохого я вам не желаю. Но подписывать то, чего я не говорил, не буду»… Он вновь написал, но уже четко с моих слов. Их я скрепил своей подписью. Он вновь нагородил чушь, я опять перечеркнул. Тут-то он и потерял над собой контроль, позеленел, вскочил, схватил пистолет и направил прямо мне в грудь. Никогда не считал я себя смелым, здесь же – ни капли боязни. Обращаюсь к нему и говорю: «Голубчик! Это же так просто… – расстегнул рубашку, подставил грудь, – вот, пожалуйста!» И по сей день

Бога благодарю за Его несказанную милость, что Он даровал мне мужество. Но посмотрели бы вы на следователя, что с ним стало… Он весь потерялся, не знал, что делать с пистолетом, не знал, куда его деть! Запугивание не сработало, другого же в его арсенале ничего не было, что бы можно было предпринять. В прежние времена, по-видимому, он просто выстрелил бы и спрятал концы в воду. Виновными во всем оказались времена, которые изменились настолько, что из системы за усердие выгнали следователя.

Опомнившись, следователь опять перешел к уговорам… Смотрел я на него и раньше без страха, здесь же предо мною он предстал просто жалким. Дальше я только уже диктовал, он же со скрипом, вынужденно, однако, соглашался. Мы условились, правда, что в дальнейшем он по од-ной-две строчки будет писать, если я соглашаюсь, – подписываю, не соглашаюсь, – перечеркиваю и тоже подписываю.

Якунина позже-таки осудили, но не по моим показаниям. Злостная клевета, однако, распространилась, что именно я его оговорил. Эта несусветная ложь, догадываюсь даже, кто ее распространил… Когда Якунин отбыл срок в Якутии и вышел, то клевету эту в прах развеял. Он, как и я, стал депутатом, только Верховного Совета. Как депутат, он добился того, чтобы его допустили к заведенному на него делу. Увидев мои показания, он приехал меня благодарить.