Хранители порта - [10]

…Светило показалось вновь из-за линии горизонта. Вплывая потом в память о множественности часов, проведенных на пляже и в парковой зоне, когда станция была сама по себе, а он уже сам по себе, он пришел к выводу: те несколько часов, давным-давно, что случились перед сакраментальной встречей, среди ловцов космической энергии, один из которых был осужден когда-то судом Французской Республики и выпущен под залог, внесенный капитаном судна, а затем вывезен в советские воды (а осужден он был за заурядный гусарский поступок к нескольким суткам), так вот, перед той самой гулянкой, вот эти самые часы были лучшими в его жизни.

…Далеко за полночь он взял служебный полевой бинокль и поднялся с ним на смотровую площадку спасательского дома. Она была застеклена, и воздух в этой будочке, нагревавшийся весь день, еще не успел остыть. Он распахнул раму, и голос волн ворвался внутрь, и тотчас затхлость сменилась свежестью. Он настроил бинокль и попробовал заглянуть за линию горизонта, но ничего не увидел, кроме барашковых наскоков, извивов воды, обычного ее возвратного движения. Лунный свет — дорожка на водной поверхности. Тогда, подняв объектив к небу, он отыскал лучезарный Сириус. Сквозь стекла бинокуляра были явственно видны обе звезды. И все его спутники.

…По винтовой лестнице застучали каблуки. Врачеватель, Сема, Ижица.

— Какая прелесть. У вас всегда так? — Ну что еще она могла спросить?

— Да, всегда.

— Астроном, — объявил Врачеватель торжественно, указуя на того, кто был Ханову другом. Сема мелко рассмеялся. Потом все по очереди смотрели в бинокуляр, а Сема читал стихи. Потом снизу втиснулся кто-то с куриной ногой в одной руке, со стаканом — в другой. А пляж убегает на юг и на север. И не кончается. А воды пребывают в возвращательном движении, и лучезарный Сириус излучает Время.

…Он проснулся, вернее, очнулся в кладовой, на скамье, рядом — водолазные принадлежности и атрибуты и живописные полотна Врачевателя. Захотелось смыть с себя остаток ночи. Освободившись от одежд, он отправился на утреннее омовение.

Вода была намного холодней, чем накануне. Он шел от берега до тех пор, пока не смог поплыть, а это, значит, метров пятьдесят. Вынырнув, пошел опять к берегу, где существовал утренний и столь много обещавший свет. Светился белый песок. А у плиты, на станции, сидел Сема, кипятил воду в чайнике и покуривал.

— Сбежала девочка. В самый интересный момент, — начал было он оправдательные речи, но тут явился похмельный Врачеватель. Спросив насчет воды, он отправился купаться. Потом из внутренних помещений выползли разнообразные люди, в соответствии со штатным расписанием и сверх оного.

…Вот она, станция. Показалась сквозь деревья. Он вышел на пляж по одной из дорожек, которых много в приморском парке. Сквозной ветер прошлой осени много лет тому назад проник на эту, в сущности, эфемерную полосу прибоя. Он шел и не оборачивался. Любители бега трусили рядом, справа накатывало море, и осклизлые пучки травы, срывавшие янтарную пыль, липли к чистым и продуваемым звездным ветром берегам этого времени.

Резолюция на служебной записке городского головы в службу безопасности:

«Должно быть, парень от лишнего усердия повредился головой. Да какая разница, двадцать их там или тридцать? Пусть хоть пятьдесят. Там нет кораблей. Нет танков. Пусть займется более полезным делом, чем подглядывание в русские бараки. От этого подглядывания один вред, тем более что ситуация контролируется заинтересованной стороной».

Глава четвертая

Гидросамолеты МБР-2 взлетели со своего небесного аэродрома, перебили тонкий барьер и, оказавшись над озером Дурбе, сделали круг. Они пролетели над своими бывшими взлетно-посадочными полосами, покачали крыльями и исчезли. Там, на земле, их не видел никто, а те, кто видел, не обратили на них внимания. Они пробили барьер вновь и вернулись к местам своих нынешних стоянок. Пока в них не было экипажей, механики оживали где-то, готовили боезапас, но тихоходные машины (всего 150 километров в час) уже ощутили привычную радость полета. Их было немного, десятка полтора. Несколько более серьезных машин 148-го истребительного авиаполка не проснулись еще. Их время, возможно, придет позже, когда раскроются ворота и небесное воинство двинется туда, где покинутые порты России ждут помощи…

Он вернулся. В этот город изначальный, город липовый, печальный. Но никого уже не застал. Одни вышли в люди и уехали отсюда, другие остались никем, но также отряхнули со своих ступней то, что можно назвать пылью этого города, остальных вытолкнула новая власть. Но пыли не было. Был песок мелкий и золотой. Товарищи затей и забав, вас нет здесь ныне. За прошедшие годы было столько дождей, что даже царапины, оставленные каблуками на булыжниках мостовых, больше не существуют. Пришли рабочие и перекрасили скамейки в парках. Те, кому суждено было прервать течение своих лет, сделали это, кто в печали, а кто с недоумением. Те, что остались, жили с переменным успехом. Жил и город.

Он вошел в кафе, которое раньше звалось «под краном». Когда-то рядом строился дом, и так долго, что строительный кран, возвышающийся поодаль, стал неотъемлемой частью городского пейзажа. Все так и говорили: «Пошли под кран». Дом был построен, кран убран. Витражи на окнах, однако, остались прежними — сюжеты из «народной» жизни, по лугам идут ясноликие пастухи, варят пиво тучные пивовары, прядут нескончаемую пряжу волоокие женщины. Сюда люди приходили отдыхать. Пять столиков, полдюжины ликеров, дешевый коньяк и кофе, недорогие, радующие глаз закуски на мелких и многочисленных тарелочках. Сколько он здесь просидел?