Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса - [146]
Стойте.
Чакал исчез.
Действительно. Я только теперь понял это.
Кровный опустил топор.
Я чувствовал себя опустошенным, словно вместе со всем остальным выблевал из себя футов двадцать кишок и две трети мозговых клеток. Но это ощущение было нераздельно моим собственным. Один из приготовителей (уже другой, ненеприкасаемый) засунул руку в сумку и вытащил оттуда горсть белых перьев похоже, орлиных — и осыпал ими мое влажное тело.
Каждый из девяти почетных гостей подошел к новому Чакалу, чтобы поприветствовать его, а потом вернулся на свое место. Последним приблизился 2 Драгоценный Череп. Он вытянул ногу, и тот прикоснулся к ее подошве. Необыкновенная честь. Когда 2ДЧ уселся на свою циновку, 2СУ взял морскую раковину, исписанную завитками, которые означали принадлежность к кровным, и дунул в нее, как Тритон. Раздался слабый, но напряженный звук. Мы ждали.
Позади, на северо-западе, звякнуло раз и другой, словно сюда шел кто-то с колокольцами святого Лазаря.[580] Оглянуться я, понятно, не мог. Вскоре на площадке появился наком Гарпии, жрец-жертвоприноситель; он шествовал так медленно, будто у него в распоряжении было все время Вселенной. На голове его сидел черный тюрбан с черными же дроздовыми перьями, которые свешивались на раскрашенное углем лицо, а гигантская маска делала накома похожим на злобного утенка Даффи. Нейроны в чужой голове сопротивлялись — не хотелось ни смотреть на него, ни думать о нем, но мозг все равно извлек из своих недр имя: 18 Саламандра. Следом за жрецом шагали два маленьких мальчика, близнецы восьми-девяти лет, тоже вымазанные углем.
— Прародители, наделите меня святостью, подарите мне смерть, — прошептал мой двойник, нареченный Чакалом.
Два помощника накома помогли ему вытянуться на циновке и держали за ноги и за руки, пока жрец делал поперечный надрез на его брюшине. Он рассек ножом диафрагму и просунул руку в грудную клетку, отделяя сердце от аорты и полой вены. Прошло около двадцати секунд, наконец жертвоприноситель, оставив лезвие внутри, вытащил сердце и положил его на блюдо с кукурузной кашей. Я не должен был смотреть на это, однако все совершенно забыли обо мне. И я нет-нет да и косился в ту сторону. Оказывается, сердце, извлеченное из груди, продолжает сокращаться некоторое время, а это совершило еще пятнадцать ударов, выдавливая из себя красноватую струйку, а потом — только воздух с тоненьким писком. И вот оно остановилось. Помощники накома уложили нового Чакала калачиком, словно спящую собаку, в большой гроб, привязали сверху плетеную крышку четырьмя сложными узлами, имеющими цифровое значение четыреста по четыре сотни — символ вечности. Никто не хотел, чтобы дух пробрался назад. Мальчики еще не закончили, а 3 Синяя Улитка уже стоял надо мной, щурясь от солнца, синяя краска текла от жары по его телу. Он попросил меня хранить в тайне мое теперешнее внутреннее имя — имя моего нового уая. Я обещал. Если кто-либо узнает его, то сможет наслать на человека проклятия и тот станет жертвой мерзких нечистых тварей. 3СУ нагнулся, прошептал мне заветное слово в кровоточащее ухо и велел повторить. Я попытался, но затруднительно говорить, когда рот наполнен кровью или рвотой. Поэтому я проглотил то, что смог, а новый приготовитель стер остальное с моего подбородка.
3 Синяя Улитка, видимо, решил, что я тяну волынку, постучал костяшками пальцев по моей голове сбоку и дал знак приготовителю отойти. Я прошептал имя. Он заставил меня еще дважды повторить его и громко объявил — по выражению майя, раскрыл — мое внешнее имя. Как и большинство имен, связанных с животными, оно не имело отношения к моему уаю.
— 10 Сцинк, — сказал он. — Конец.
Вот непруха, подумал я. Всегда мне достаются самые противные имена. Черт побери.
Кто-то у меня за спиной поджег шалаш. Должно быть, его построили для разового пользования. Я поднял голову и увидел, что помощники накома подняли большой гроб на плечи и пошли прочь, за ними тронулись носильщики с прочими игрушками. Следом по тропинке, ведущей в деревню, побрели отец Чакала и собиратель податей, на ходу они шумели маракасами, чтобы отпугнуть Шиб’алб’анов. Меня снедало чувство одиночества. 2 Драгоценный Череп отвязал ястреба. Тот сидел на месте, и тогда 2ДЧ шикнул на него. Птица, недовольно замахав крыльями, скрылась в лесу.
(37)
Меня долго вели вниз и вверх по склонам холмов. Я все еще был слишком слаб после… ну, после всего. Когда я уснул на ходу, меня понесли. Потом мне дали горячей воды. Хун Шок, который считался тут главным, вытащил конусовидный кусок соли из походной сумки и дал мне лизнуть его. По пути вдруг возникли странные ощущения. Меня качает, подумалось мне, я вишу на ниточке. В буквальном смысле. Да, меня спускали горизонтально, как бревно, из света в пространство, наполненное гулкими звуками, шепотками, запахами шоколада, мочи, сосновой смолы и влажного камня. Тут царила темнота. Другие руки приняли сверток, развязали веревки и протащили шагов двадцать, потом положили и развернули. Когда мои глаза привыкли к мраку, я обнаружил, что нахожусь в просторной пещере, которая после тесных помещений, где приходилось бывать в последние дни, показалась мне огромной, как Суперчаша. Я лежал на груде кукурузной шелухи рядом с кладовой (выемки в камне, перегороженной кедровыми бревнами и заваленной горой нечищеных какао-бобов и дублеными оленьими шкурами, от которых едко пахло мочевиной), довольно далеко от зеленоватого пятна солнечного света, проникавшего сквозь неровное отверстие наверху диаметром в тридцать рук. По его краям торчали, как я решил поначалу, обнаженные корни — то были сталактиты. Вокруг я увидел козлы, балки, веревки, бревна и сушильные рамы. В глаза мне бросилась веревочная лестница, наверное, самая большая в мире. Около шестидесяти бревен длиной от десяти до двадцати рук, обвязанные плетеными веревками, висели почти вертикально, от края скалы до дна пещеры. Пять полуобнаженных людей ползли вниз, будто моряки по корабельным снастям, опуская связку жестких недубленых оленьих шкур. В пещере находилось еще около тридцати работников, и некоторые поглядывали на нас с чрезмерным любопытством. Хун Шок, который уже стоял внизу, прикрикнул на них — возвращайтесь, мол, к своему делу. Меня подняли, но я не мог идти самостоятельно, потому что после всего пережитого ноги подгибались от слабости. Спутники поддерживали меня с двух сторон, хотя от их помощи проку было мало — теперь, когда сознание Чакала исчезло, я плохо контролировал свои движения, а ориентировался в пространстве еще хуже — пытаясь повернуть налево, поворачивал направо. Мы обогнули большой естественный водосток на полу, прошли мимо повара-мужчины в женской одежде — он размазывал утренние лепешки по трем небольшим каменным подам жаровни. Очевидно, этот человек, как сказали бы теперь, трансвестит, двуполый, который может делать женскую работу в помещении, предназначенном для мужчин. Над очагом, параллельно веревочной лестнице, был устроен дымоход, сплетенный из веток и обмазанный глиной. Нам пришлось пригнуться, чтобы пройти под сушилкой, на которой лежали два только что убитых аиста, связанные за шеи, и несколько московских уток, которые, несмотря на название, происходят вовсе не из Московии. Я вдруг почувствовал ужасный голод. За кухней находилась высокая деревянная платформа, у которой двое старых счетчиков Гарпии с обезьяньими наголовными повязками отмеряли посевное зерно, а помощники отсыпали его в мешочки из прессованной кукурузной шелухи и обвязывали цветными нитками. На плетеных поддонах лежали рулоны пропитанного каучуком полотна и связки бананов — ни дать ни взять сигары торпедо пятидесятого размера. Их отодвинули от стен так, чтобы на них не попадал дождь. Неудивительно, что Гарпии управляли городом Иш три сотни лет. Они еще те сервайвалисты.
