Хранить вечно - [12]
К 30-летию Победы серпомолотовцы установили памятник героям Великой Отечественной, ушедшим на войну с родного завода. Золотом высечены на нем имена многих серпомолотовцев, коммунистов и беспартийных. Среди них — дорогие всему нашему народу имена:
Так вернулась на свой завод пятерка с заставы Ильича.
СВЕТ НЕГАСИМОЙ ЗВЕЗДЫ
Вскоре после того, как во Вьетнаме был потушен пожар войны, мне довелось побывать в Демократической Республике Вьетнам и в освобожденных районах Южного Вьетнама, за начиненной минами и шариковыми бомбами 17-й параллелью. Месяц провел я в различных районах этой прекрасной, героической и многострадальной страны — бывал в тигровых джунглях и на крутых горах, встречался с рабочими и крестьянами, солдатами и партизанами, с выдающимися государственными деятелями.
Во время встречи с вьетнамскими писателями под Ханоем я рассказал своим коллегам и студентам литературных курсов, недавним бойцам и партизанам, о том, что во время Великой Отечественной войны я воевал в разведывательной части, прославленной подвигом Зои Космодемьянской. Известный во всем Вьетнаме писатель, седобородый Нгуен Конг Хоан, порывисто вскочил и обнял меня.
— В конце сороковых годов, — сказал он, — я участвовал в Первом сопротивлении — против французских колонизаторов, и наших партизан вела в бой песня о вашей Зое. Она стала нашей Зоей, русская партизанка стала вьетнамской партизанкой! Вот истинное бессмертие героев — смерть не вычеркивает их из рядов, они становятся знаменем воинов правого дела. Таким знаменем были для нас наши побратимы — советские партизаны, герои книги дважды Героя Советского Союза Алексея Федорова «Подпольный обком действует». Не случайно перевел эту книгу сам товарищ Хо Ши Мин. Книга стала нашим боевым уставом. Подвиг Зои — не вспышка падающей звезды. Звезда Зои светила нам в самые темные бомбежные ночи под Дьен-Бьен-Фу, она светила славным партизанам далекой Кубы, над горами Сьерра-Маэстры, светит бойцам свободы в Анголе и Мозамбике!..
И старый партизан Нгуен Конг Хоан запел песню о Зое, и вчерашние партизаны и солдаты Вьетнама дружно подхватили эту песню.
1
Полковой комиссар Дронов в тот день, 27 января 1942 года, встал, как всегда, в семь утра. В восемь, после завтрака, Никита Дорофеевич был уже в своем рабочем кабинете.
За широкими окнами, крест-накрест заклеенными полосками бумаги, сильно покоробившейся и пожелтевшей за полгода войны, чуть светлело морозное январское утро.
Комиссар подошел к окну, глянул вниз. По Красноказарменной проехала вдоль сугробов белая «эмка» с пулевыми пробоинами в ветровом стекле. Под облупившейся зимней краской проглядывал у нее летний желто-зеленый камуфляж. Пронеслись ЗИСы и газики с бойцами-лыжниками в белых маскировочных халатах. Приятно было видеть, что бойцы вооружены не одними только «винторезами», как в прошлом году, но и автоматами.
Полковой комиссар завязал мысленно на память узелок: надо будет похлопотать еще в штабе фронта, чтобы побольше дали автоматов, и не только ППД, но и новых, ППШ.
Проехала еще одна автоколонна. И снова — новенькие вороненые автоматы. И еще одна новинка — пузатые противотанковые гранаты. Штука мощная, не то что РГД и даже Ф-1, не говоря уж о бутылках с горючкой. Еще один узелок на память…
С улицы сквозь двойные стекла донеслись звуки песни:
Грустная, в общем-то, песня, но бойцы поют ее лихо, задорно.
С тех пор как на фронте под Москвой началось первое большое наступление советских войск, полковой комиссар неизменно просыпался в хорошем настроении. Омрачало его только одно: увеличивался список безвозвратных потерь войсковой части 9903. Комиссар особенно тяжело переживал весть о гибели девушек. Пожалуй, именно в те зимние недели и появилась на висках у темно-русого полкового комиссара первая седина — изморозь сорок первого года. Слишком много не вернулось с задания его воспитанников, судьба многих неизвестна.
В девятом часу в дверь кабинета постучали. Вошел старший лейтенант Клейменов, коренастый, румянец во всю щеку, с самых первых дней войны — один из командиров штаба.
— Здравия желаю, товарищ полковой комиссар! — с улыбкой приветствовал он Дронова. — Разрешите поздравить войска нашего Западного фронта продолжают наступление! Перерезали шоссе Гжатск — Юхнов.
При этом старший лейтенант положил на стол свежие газеты.
— Тридцать третья перерезала? — оживился комиссар.
— Так точно! Она самая — тридцать третья армия. А вот на левом крыле тяжелые, как видно, бои, товарищ комиссар. Немцам удалось прорваться к Сухиничам.
— Все равно, старшой, — сказал комиссар части, — Дальше к Москве их не пустят. Вот и выходит — зря мы с тобой из Жаворонков уехали. А помнишь, как ты приехал туда, неся на плечах мешок с ключами?
Дело было в разгар гитлеровского наступления на Москву. По замыслу фюрера, операция «Тайфун» должна была завершиться захватом советской столицы. И настал такой час, когда танки генерал-полковника Гепнера двинулись лавиной к станции Голицыне, угрожая селу Перхушково, где тогда размещался штаб Западного фронта, и станции Жаворонки, где дислоцировались разведчики штаба. Когда танки гитлеровцев были всего в семи километрах от станции, командование решило перебазировать часть в Москву, срочно послало в столицу представителей штаба, чтобы они подобрали подходящее помещение. Первым вернулся в Жаворонки находчивый и никогда не унывающий старший лейтенант Клейменов. Вернулся с мешком ключей с деревянными «грушами» и доложил:
