Храм - [80]

Если мы все это уладим, каждый из нас сможет все утро работать отдельно, потом будем завтракать в моем пансионе, а после завтрака — ездить на поезде в Грюневальд и там гулять, говорить о трудах, которые показывали друг другу накануне. По вечерам мы могли бы либо расходиться каждый по своим делам, либо оставаться вместе. Оставшись вместе, мы могли бы обедать в ресторане «Ашингер» — который аналогичен «Лайонз Корнер Хаусу», — а потом ходить в кино или в театр. Там идут потрясающие русские фильмы постановщиков таких картин, как «Десять дней, которые потрясли мир», «Потемкин», «Земля», «Мать», «Арсенал», «Турксиб». Идут и чудесные немецкие фильмы таких режиссеров, как Пабст. «М» очень страшный, а «Kameradschaft»[54] — просто изумителен. Помимо кино, есть еще театр. Концерты, как тебе известно, я не очень люблю (мне не нравится восторг на лицах немецких меломанов), так что на концерты, если захочешь, тебе, наверно, придется ходить одному, то же самое касается и художественных галерей, правда, по словам моих друзей, они потрясающие — и старинные, и не очень, и современные, — вся шатия-братия! А на Курфюрстендамм есть книжная лавка Виттенборна, которая тебе наверняка понравится. Еще есть множество кафе, где можно сидеть и писать, если надоест работать дома.

Уильям вывалил перед взором Пола все содержимое берлинского рога изобилия. Казалось, пока они сидят и разговаривают в этой убогой столовой, его гамбургская жизнь теряет смысл и отходит в прошлое.

— Я обещал Иоахиму, что ровно через неделю к нему приду.

— Чего и следовало ожидать, — с явственным холодком в голосе сказал Уильям. — Я прекрасно представляю себе обаяние Иоахима и понимаю, что ты не можешь его подвести. Он в высшей степени замечательный человек, и мне очень хочется посмотреть его фотографии. А вот всех выдающихся заслуг доктора Штокмана я оценить не сумел.

— Ах, с Эрнстом я не увижусь — надеюсь, больше никогда.

— А как же Лотар?

— Ах, Лотар! Ну, когда-нибудь он действительно уедет в Штутгарт. А может, через недельку обнаружит, что у меня тоже есть свой Штутгарт — и он зовется Берлином.

— Видишь ли, Пол, я чувствую, что, хотя Берлин люблю гораздо больше, чем Лондон, хотя всей душой и навек предан Отто и хотя в Берлине у меня есть несколько весьма интеллигентных друзей, чего мне там недостает и в чем я очень нуждаюсь, так это в друге, который был бы моим коллегой по писательскому цеху и писал на одном со мной языке.

— Именно в этом нуждаюсь и я. Я приеду в Берлин через неделю или дней через десять. Отправлю тебе телеграмму.

— Однако имей в виду, — сказал Уильям, когда они расставались, — что на Рождество мы с Отто обязательно поедем в Лондон — хочу познакомить Отто с мамой.

Неделю спустя, вечером накануне отъезда в Берлин, Пол позвонил в дверь Иоахимовой квартиры. Иоахим, как ни странно, довольно долго не открывал. Когда же он наконец открыл дверь, первое, что заметил Пол, был большой кусок пластыря на его левой щеке.

— Что случилось, Иоахим?

Дверь была едва приоткрыта.

— Ах, это! — Иоахим дотронулся до пластыря пальцем. — Пустяки, небольшая царапина. Прощальный подарок от одного Генрихова друга.

Пластырь был не меньше двух дюймов в ширину.

Иоахим распахнул дверь настежь и вошел в маленькую прихожую — на площадку, с которой вниз, в главную часть квартиры, вели три ступеньки. Он прислонился к стене, обозревая представший их взорам разгром.

Квартира, освещавшаяся всего четырьмя лампочками, с которых были сорваны закрытые плафоны в виде белых стеклянных кубов, походила на внутренность потерпевшего крушение корабля, покоящегося глубоко на дне морском, под бушующими волнами хмурого дня.

Пол остановился, не спустившись в квартиру:

— Что случилось? Почему ты мне ничего не сообщил, Иоахим?

Иоахим вошел в квартиру и сказал:

— Это произошло два дня назад. Я не позвонил тебе, поскольку, наверно, подумал, что когда ты придешь, ты и без моих телефонных рассказов прекрасно поймешь, что случилось. Кроме того, я подумал, что если обо всем тебе расскажу, ты не захочешь прийти и со мной поужинать. Квартирка у меня уже не такая уютная, как три года назад. К тому же я начинаю думать, что нынче в Германии, возможно, не стоит говорить лишнего по телефону. Как ты, наверно, заметил, в Германии сейчас многое меняется.

Четыре светильника с горящими лампочками были единственными, чьи розетки не были выдраны. На стенах и потолке висели провода. Мягкие сиденья трубчатых металлических стульев были изогнуты и покорежены. Некоторые книги лежали на торчавших наружу спиральных пружинах тахты. С нескольких были содраны обложки.

— Вчера ты застал бы гораздо более страшную картину. Книги валялись по всей комнате, некоторые были растоптаны. Спасибо Вилли, который пришел сегодня утром и навел порядок. Его Braut, Гертруда, тоже хотела прийти и помочь. Но я подумал, что все это ее весьма и весьма порадует, и поэтому от ее помощи отказался.

Посреди комнаты стоял стол с двумя стульями по бокам. На столе были бутылки вина, стаканы, тарелки с хлебом и ветчиной, рольмопсом и вестфальским сыром.

Иоахим подошел к столу.

— Думаю, нам это необходимо, — наливая каждому по стакану вина. — Рейнское вино я держу в память о нашем трехлетней давности походе по берегу Рейна.