Храм - [15]

— Ну, после Оксфорда она может показаться несколько необычной. Ты умеешь танцевать?

— Боюсь, что нет.

— Впрочем, не важно.

Вскоре после этого Пол сказал, что устал с дороги. Эрнст проводил его до комнаты. Оставшись один, Пол записал в своем Дневнике:

Отныне я начинаю жить.

На период оксфордских каникул решено:

Не выполнять абсолютно никаких домашних работ, заданных моим оксфордским наставником.

Теперь, оказавшись за пределами Англии, я займусь своей работой и отныне, останусь я в Оксфорде или нет, буду заниматься только ею и ничем иным.

Моя работа состоит в сочинении стихов и прозы. Весь мой характер, вся сила воли сосредоточены исключительно на моей работе. В мире деяний я всегда поступаю так, как велят мне друзья. У меня нет собственных убеждений. Это постыдно, я знаю, но это так. Следовательно, я должен совершенствовать ту сторону моей жизни, которая независима от других. Я должен жить и формироваться в своих произведениях. Моя цель состоит в достижении зрелости души. Отныне я начинаю вести сей Дневник. В него будут заноситься портреты людей и образчики разговоров, взятых из жизни. Помимо работы, я живу только ради своих друзей.

Наутро, когда Эрнст ушел на службу, фрау Штокман, как было условлено, повела Пола в Гамбургскую художественную галерею. Когда они вышли из дома, она ясно дала понять, что не намерена доверять ему весьма сложные ключи от входной двери. Если он будет уходить из дома один, сказала она, по возвращении ему каждый раз придется звонить в звонок для прислуги. Однако после одиннадцати вечера один приходить домой он не должен. В противном случае из-за него слуги не будут ложиться спать.

— Знаете, после войны, в период инфляции, все было таким ненадежным! Деньги стали стоить меньше бумаги, на которой их печатали. Не было никакого порядка. Кругом постоянно грабили, да и до сих пор в Германии безопаснее держать все на запоре. Нынче я всегда запираю дверь на оба замка.

Пол согласился с тем, что время наверняка было ужасное. Прежде чем она закрыла дверь, он еще раз заглянул в дом, темный, как недра пирамиды, с картинами, висевшими на цепях, точно жертвы культового поклонения искусству. А солнце снаружи походило на некоего безумного художника, который размалевал дорогу и листья синими и зелеными красками, скрутил ветви деревьев в петли, выставив их напоказ в увеличительных солнечных лучах, и залил мостовую и тротуар чернильными кляксами.

— Какая жара! — проворчала фрау Штокман. — Уф-ф! — и она обмахнула рукой лицо, отчасти для того чтобы освежиться, отчасти — как бы отмахнувшись от солнца.

Сев в такси, она с явным облегчением вздохнула в тени и знаком велела Полу сесть рядом. Как только машина тронулась, она заговорила:

— Я очень рада, что вы так хорошо ладите с Эрнстом. Эрнст очень славный мальчик… Да, думаю, вы с ним… как это называется?.. ах да, вы с ним очень созвучны друг другу, вы гармонируете, sumpathiques.

Она окинула Пола вызывающе-оценивающим взглядом. Потом, более строгим тоном, продолжила:

— Однако я надеюсь, что вы не будете мешать Эрнсту работать. Нам всем его работа очень нужна. Его отец не совсем здоров.

— Чем же Эрнст занимается?

— В настоящее время он занимается экспериментальными разработками в порту для одной фирмы-импортера. Они импортируют химические препараты — лекарства, знаете ли, и все такое прочее. Но это не надолго. Скоро он займется более важным делом. В конце концов, он станет руководителем фирмы.

— Звучит впечатляюще.

Но фрау Штокман была, казалось, не совсем уверена в том, какое произвела впечатление. Она упорно продолжала:

— А знаете, Эрнст очень талантлив. У него блестящие способности. Здесь он сдал все экзамены на отлично, в Гейдельберге получил степень бакалавра с отличием, а в Кембридже — с отличием первого класса. Первого класса. Знаете, что это такое?

Пол, разумеется, знал.

— Что он изучал?

— Экономику. Он очень способный, да и к физике у него тоже большие способности. Безусловно, у него большие способности и к языкам. К французскому и английскому, а может быть, и к испанскому. Правда, его итальянский не так хорош. Я не очень хорошо говорю по-английски, но он знает английский очень хорошо, не правда ли? Блистательно.

— Да, блистательно. Вы тоже очень хорошо говорите по-английски. Но его я вполне мог бы принять за англичанина.

— Вот как! Его вы могли бы принять за англичанина. Правда? — повторила она на свой строгий манер, смерив Пола пристальным взглядом своих больших, серьезных глаз.

Пол выглянул в окошко такси на улицу, пожалев, что не может выскочить из машины. Люди там казались свободными, они как будто бы даже приплясывали, потому что находились на улице, а не сидели рядом с фрау Штокман в такси. На фоне шелковистого блеска залитых солнцем зданий вышагивали лиловые силуэты прохожих.

По дороге в галерею фрау Штокман велела водителю остановиться и подождать, пока она будет делать покупки. Выбирала она лишь то, чем могла угодить Эрнсту. Во фруктовой лавке она сказала:

— А знаете, Эрнст все-таки странный. Он не ест клубнику.

Она купила вишни. О том, любит ли клубнику Пол, она не спросила.