Храм Согласия - [41]

– Мадам, мне нужно сказать вам кое-что…

Они отошли от машины.

– Мадам, это русские военнопленные. Кто работал на рудниках, кто на шахтах, кто у бауэров – немцы всех приспособили. Они бежали. И сразу в наши отряды маки*. Их здесь у нас, на юге, очень много. Конечно, на севере еще больше, особенно в Эльзас-Лотарингии. Если б вы знали, как они дерутся с бошами! А эти – подранки. Теперь они не могут сражаться – у кого нога прострелена, у кого легкие. Наши люди прячут их по подвалам от жандармов. Спасибо и среди жандармов много настоящих французов – они закрывают глаза, как могут. Но завтра ночью большая облава под немецким контролем. За укрывательство – расстрел. И вот мы перепрятываем их по более надежным местам или от тех хозяев, которые боятся рисковать. Приютите их хотя бы на сутки…

* М а к и (от франц. maguis) – французские партизаны, сражавшиеся против немецко-фашистских захватчиков в 1940-1944 годах. Так называются вечнозеленые кустарники, в которых часто скрывались партизаны.

– Мы не будем ждать до завтра. – Решение родилось у Марии мгновенно, знакомый холодок пробежал в груди. – На рассвете я увезу их в Тунизию. А вы готовьте новую партию.

– Мадам Мари, мы с господином Руссо не могли и подумать такое!

– Ну вот, а теперь мы с вами подумаем, – деловито сказала Мария, – выпускайте их.

– Мадам, – Жак замялся, – я не говорил им, что вы русская. И вы пока не говорите.

– Сомневаетесь в ком-то?

– Н-нет. Но знаете, как говорит моя бабушка: “Кто думает о себе, о том думает Бог”. И Марсель, и море – не ваша территория…

– Да, по-русски тоже есть такая пословица: “Береженого Бог бережет”. Я присмотрюсь к ним. Послушаю. А там как карта ляжет. В Тунизии я гарантирую им свободу, безопасность и кусок хлеба.

Пунцовая от любопытства Клодин нетерпеливо переминалась с ноги на ногу на крыльце дома.

– Бонжур, камрад! – приветствовала гостей Мария.

Все четверо кивнули, изобразив на лице подобие улыбок.

– Они чуть-чуть говорят по-французски, – сказал Жак. – Они ко всему готовы, мадам. Но прежде всего к предательству. У них только одно на уме – отдать свою жизнь подороже. Честно сказать, они ни мне не верят, ни господину Руссо. Будьте всегда начеку, мадам.

Оставив предостережения Жака без внимания, Мария сказала ему:

– Не позже, чем за час до рассвета. И привезите теплой одежды – в море пронизывает до костей, а яхта рассчитана на летние прогулки.

Жак уехал. Мария сделала знак Клодин, чтоб та ушла в дом.

– Серж.

– Жан.

– Андре.

– Николя, – по-солдатски выходя из строя, представились гости.

– Мари, – ответила она каждому в отдельности и каждому заглянула в глаза. Лучше бы не заглядывала. В глазах у юношей было столько льдинок, столько звериной настороженности и смертной тоски, что Марии стало не по себе. “Прав Жак. Что у них на уме, кто знает?”

Все четверо были одеты в одинаковые светло-синие робы и обуты в грубые ботинки из свиной кожи – униформа для рабочих магазина и мастерских господина Руссо.

Прежде чем вводить их в дом, Мария прошла туда сама и переговорила с Клодин.

– Они русские. Они бежали из немецкого плена. Сражались в маки. Но ты, Клодин, не говори, что я тоже русская, они немножко понимают по-французски. Ясно? А сейчас я приведу ребят, и мы их покормим.

– Но если быстро, можно только яичницу с ветчиной.

Мария кивнула в знак согласия и пошла пригласить гостей в дом.

Она усадила их ужинать в парадном зале, огромной комнате с высокими, едва ли не четырехметровыми потолками, венецианскими окнами и камином, отделанным африканским малахитом. Стол персон на двадцать под белой скатертью, тяжелые стулья с высокими резными спинками, китайские напольные вазы по углам, большущие легкие тарелки тончайшего фарфора, в которых Клодин подала яичницу с ветчиной, массивные серебряные вилки – все они разглядывали с такой детской непосредственностью и так подробно, что Мария поняла: в таких богатых домах никому из них еще не приходилось бывать.

Они старались есть без жадности, медленно, но это давалось им с трудом.

– Как пахнет это копченое мясо! А какая вкусная яичня, сроду такую не ел!

– Вилки тяжеленные! Такой дать в лоб, и клоуном станешь! Из чего они сделаны?

– Серебряные.

– Это ты брось, Ванек, из серебра деньги делают, а не вилки, я у своего деда видел серебряную монету.

– Смотри, какая красивая ваза в том углу! Первый раз вижу, чтоб вазы на пол ставили. Для чего?

– Для красоты – для чего!

– Много ты понимаешь, Ванек.

– Да уж поболе твоего, Андрюха. Я техникум окончил. А ты в своем колхозе быкам хвосты крутил.

– А за это ты на руднике горбатился, а я у бауэра жил. В дом спать не пускали, в хлеву спал, но там тепло. А потом стало еще теплее, начала ходить ко мне хозяйская дочка, такая, как я, нам по девятнадцать было. Месяц ходила – пролетел, как во сне. А потом хозяин застукал, хотел вилами меня заколоть, а тут она как кинется, как заслонит меня и что-то быстро-быстро как залопочет ему по-ихнему. Ну вилы он опустил. Хотите верьте, хотите нет, она и сбежать мне помогла – эта Магда, сказала: “Иначе мой отец все равно убьет тебя или сдаст на рудник”. Я с нею быстренько стал немецкие слова понимать.