Храм - [41]
Старший мастер с волнистыми волосами опередил Хусто, и именно с ним мы беседуем вот уже несколько минут. Его зовут Анжел Лопес Санчес. Я оказался в окружении людей с небесным звучанием имен, он — ангел, согласно его имени Анжел, а моя подруга Пилар — «Непорочное зачатие» (даже ее имя по отцу — Моралес означает «хороший», «могучий»). А Хусто Гальего — «праведник из Галисии». Интересно, он чувствителен к ономастике? Когда Хусто к нам присоединился, мы уже симпатизировали приветливому и спокойному, легко воспринимающему шутку Анжелу. Будучи ремесленником и живя в разных местах, где идет строительство, Анжел помогает старику уже восемнадцать лет. Сегодня он намерен сделать циркулярный витраж с изображением ягненка — на всех витражах представлен либо ягненок, либо голубь, либо глаз. Навязывается некоторая экономия, простота очертаний, то, что называется кустарным производством или спонтанным (инстинктивным) искусством. Анжел обмазал циркулярный стакан специальным клеем и затем на нем распределял, чередуя, красные и желтые стеклянные кристаллы. Все радиусы должны быть в точности одной и той же ширины. Анжел старается, но Хусто все равно недоволен:
— Ты — мастак все сделать кое-как!
В этом выговоре чувствуется нежность и есть также немного показного. Мы обходим вокруг стола, на котором установлен витраж (в том месте, где будет галерея, окружающая хоры), и наблюдаем за всем происходящим. Хусто скрупулезно рассматривает стеклянный стакан и с помощью пачки сигарет своего статиста осторожно выравнивает небрежно выложенные кристаллы. Он гримасничает в тот миг, когда приближается к совершенству. Глядя на комическое выражение его лица, мы улыбаемся. Он трогателен в этом нелепом одеянии и с движениями аккуратного школьника, в нем есть что-то от Луи де Фюнеса и великого Штраумпфа, только без бороды. При таком ритме работы ему понадобится два или три дня, чтобы закончить витраж… В прохладе священного места время остановилось.
Наконец Хусто поднимает глаза, и тогда Пилар спешит нас ему представить. Разумеется, Анжел предупредил о том, что старик не доверяет туристам — он не любит, когда его беспокоят во время работы, — и особенно журналистам, которые обещали ему целые состояния и не заплатили ни копейки. Телевидение оказалось наиболее скупым. В финансовом отношении он может положиться только на самого себя.
И когда Пилар сообщила ему, что я пишу книгу, Хусто взорвался:
— Книга? Ради чего? Чтобы продавать?
Но Пилар все равно улыбается, поддерживает диалог. Впрочем, в тот момент мне наплевать на книгу. Переполняет желание выразить свое восхищение этому человеку и тому, что он создал, сказать, какой восторг вызывает у нас его необыкновенное творение. Extraordinario! Понемногу старик расслабляется.
— А вы верующие люди? — спрашивает он.
Для моего душевного спокойствия это не столь важно.
— Да, конечно, — отвечаем мы.
Тогда он проявляет к нам больше доверия. И когда Пилар сравнивает Анжела с верным слугой Санчо Панса, старик ликующе восклицает:
— А я — настоящий Дон-Кихот!
И тут он улыбнулся во всю ширь. Словно зубцы феодального замка, обнажилось чередование зубов и дыр во рту.
Затем он снова взялся за работу. Скрупулезно стал обсыпать поверхность стеклянными кристаллами. Мне захотелось помочь. И я наклонился с его стороны.
— Нужна сноровка пальцев! — ворчит он.
С понимающим видом Анжел передает мне баночку клея, делая знак, каким образом его наносить. Едва я приступил к делу, Хусто нетерпеливо вырвал у меня из рук кисточку.
— Как картина! — говорит он, рисуя круги. — Как картина!
Понемногу он начинает нас воспринимать почти как своих коллег. В моем сопровождении есть еще одна молодая женщина, Летисия, — привлекательная блондинка, к которой, кажется, неравнодушен Анжел. Неоднократно отвлекаемый звонками мобильного телефона, он приглашает Летисию подменить его при проведении радиальных лучей.
— Великолепно! Великолепно! — восклицает Хусто.
Он предупреждает о существовании только одного горизонта — совершенство.
— Здесь желтый, здесь красный цвет! Rojo, amarillo! Красный, желтый!
Amarillo — цвет знаменитой майки, которую велосипедист Карлос Састре завоевал в Париже, но из этих двоих великий чемпион вовсе не тот, о ком все думают.
Согласившись, что «нельзя быть полностью нормальным, чтобы построить нечто подобное», Хусто разговорился. Он вспомнил о своей молодости, более легкомысленной, чем можно себе представить. «Я знал многих девушек, но чистая любовь Девы Марии — самая большая любовь!» Эта невинная любовь его воспламеняет, и он повторяет эти слова наперегонки: чистая любовь.
