Храм фараона - [13]

Но уже месяц спустя он вновь сбежал, подбив на побег еще двух заключенных. Так как на этот раз они повернули на восток, в сторону моря, на что никто не рассчитывал, их поймали только на третий день, умирающих от жажды и едва способных сделать пару шагов.

Когда Меру привели к надсмотрщику, в глазах последнего появилось что-то похожее на удивление.

— Ты крепкий парень, Меру, но ты должен понять, что побег здесь равен самоубийству. Поскольку побои тебя особо не впечатляют и в твоем случае мы можем рассчитывать на третью попытку побега, но, с другой стороны, нам необходимо использовать тебя как рабочую силу, мы придумали для тебя нечто особенное.

Надсмотрщик кивнул двум помощникам — они надели на Меру цепи. А потом подошел лекарь. В обязанности этого противного пьянчуги с вечно дрожавшими руками входило прижигать раны после несчастных случаев и накладывать шины на сломанные конечности. В руках он держал острый нож, лезвием которого подрезал пяточное сухожилие на левой ноге Меру.

Надсмотрщик ухмыльнулся:

— Не очень больно, а? Твое наказание не эта боль, а ее последствия. Через три дня ты будешь здоров, мой драгоценный, сможешь ходить и стоять, но тебе больше никогда не удастся ни прыгать, ни бегать. Свой следующий побег ты сможешь совершить разве что на четвереньках, но я тебе не советую.

Отчаяние Меру было настолько велико, что, едва выздоровев, он попытался разбить себе голову о скалы, однако это ему не удалось, потому что один из надзирателей успел его удержать. С тех пор Меру почувствовал странное изменение отношения к себе. Этот надзиратель бил его, однако без особой силы и не больно. Если же Меру прерывал работу, надсмотрщик смотрел в другую сторону, позволял строптивому каторжнику отдохнуть, а потом громко кричал:

— Ты, ленивая свинья! Вонючая еда крокодила, я заставлю тебя поторопиться!

Меру ничем не мог объяснить такое необычное поведение, но оно вселило в него надежду. Не одумалась ли его семья и не заплатила ли она этому надсмотрщику?

Во время короткого обеденного перерыва в тени нависшей скалы Меру осмелел и осторожно спросил:

— Не введены ли новые правила для каторжников, господин? Я чувствую, что со мной обращаются лучше, чем прежде. Может быть, моя семья…

Лицо надсмотрщика ничего не выражало, он даже головой не повел, когда сказал:

— Для семьи ты мертв, не питай несбыточных надежд. Речь идет о другом, и скоро ты узнаешь о чем.

Долго ждать Меру не пришлось. Уже на следующий день надсмотрщик шепнул ему:

— Слушай меня внимательно, ты останавливаешься, я пару раз ударяю тебя, причем один из моих ударов приходится на твою правую руку. Она распухнет, и я отведу тебя к главному надзирателю и доложу, что есть подозрение на перелом. Мы пойдем в больничную палатку, где лекарь будет глубоко спать, и у нас появится время для разговора.

Долгое преступное прошлое сделало Меру осторожным и недоверчивым, однако, подумав, он пришел к выводу, что ничего не потеряет, а выиграть может все. Он сделал все, как велел надсмотрщик, и почувствовал, как в нем возрождается какая-то смутная надежда.

В больничной палатке пахло гноем и гнилью, здесь царила абсолютная тишина.

— Они все крепко спят, я им в этом немного помог. А сейчас ложись.

Меру упал на вонючий пучок соломы, и надсмотрщик тотчас принялся говорить:

— Обе твои попытки бежать, твое несгибаемое мужество и решительность бросаются в глаза. Кое-кто думает, что в другом месте ты будешь нужнее, чем здесь. Ты когда-нибудь слышал о короле пустыни Себеке?

Меру ухмыльнулся. На его изуродованном лице это выглядело ужасно.

— Слышал, да, но всегда сомневался, что он есть на самом деле.

— Он есть, парень, он есть, он постоянно ищет хороших людей, однако терпит вокруг себя только тех, кто окончательно, бесповоротно, на всю оставшуюся жизнь порвал с возможностью вести «приличную» жизнь. За тобой долго наблюдали и составили мнение, что ты подходишь к этой категории. Ты преступник, потому что тебе по душе им быть. Для своей семьи ты давно мертв, а спустя некоторое время в каменоломне ты и вправду протянешь ноги. Сам знаешь, здесь до старости не доживают, и тела умерших выбрасывают в пустыню, где их пожирают шакалы. Твое ка будет бесконечно бродить, не зная покоя, не имея пристанища. А значит, за ужасной жизнью на этом свете последует не менее ужасное посмертие. Но сейчас у тебя появилась возможность изменить свою судьбу. Я только связной и не принадлежу к «семье» Себека. Мое дело — сказать тебе: если ты согласен, то в ближайшие дни, ты предпримешь третью попытку побега, и я клянусь тебе Пта и Озирисом, что эта попытка будет удачной.

— Я в этом не так убежден.

— Подожди — увидишь. Ты должен делать точно то, что я тебе скажу. Сейчас я наложу шины на твою руку, чтобы ты особо не попадался на глаза лекарю. За день до побега я дам тебе знать. Они прибудут ночью с лошадьми и повозкой, тогда ты будешь в безопасности. Что будет потом, меня не касается.

— Хорошо, — решился Меру. — Я твой. Даже если я получу два дня свободы, мне и это дорого.

— Не два дня, а целую жизнь. Клянусь тебе моим бессмертным ка, что ни один человек, которого освободил Себек, не вернулся обратно в каменоломни.