Хозяйка кафе при академии магии - [35]

— Вот как?

Я не вру, но столько не договариваю, что синьор Катц с его цепкой хваткой просто не может этого не замечать.

Он поднимается:

— Тали, я отдам некоторые распоряжения, и мы сможем поехать домой.

— Как скажете.

Синьор уходит, я провожаю его взглядом. Плечи расправлены, голова гордо поднята. Если бы не снежно-белые седые волосы, со спины его можно было бы принять за мужчину в самом расцвете сил.

— Фр-рь, — дивному духу надоедает, что я про него забыла.

Перебравшись поближе, фамильяр царапнул меня когтистой лапой.

— Как тебя зовут, друг? — спрашиваю я.

Наверное, у него есть имя? Или у духов их не бывает? Зверёк выразительно таращится, молчит. А ведь фыркни он, можно было бы с чистой совестью назвать его Фырем. Эх… Я провожу пальцами по подсыхающему меху, чешу за ухом. Зверёк благосклонно принимает ласку, охотно подставляет бока, подбирается ещё ближе, благодушно мурчит. Я продолжаю гладить. А отношения-то налаживаются! Надеюсь…

Минут через пять за мной приходит секретарь. Я с лёгким смущением оставляю на столе полотенца и, прижимая к себе притихшего фамильяра, выхожу в коридор. Синьор Катц появляется почти одновременно со мной, галантно подаёт мне локоть. Я опираюсь на его руку. Синьор Катц улыбается, но почему-то его улыбка быстро вянет, сменяется задумчивостью.

В молчании мы спускаемся на первый этаж, выходим на улицу, садимся в экипаж. Мне, как младшей, достаётся место лицом против хода движения. Синьор, едва экипаж трогается, отворачивается к окну. Кажется, его морщины становятся глубже, резче. Синьор трёт переносицу, и откуда-то приходит понимание, что он медленно сдаёт, возраст год за годом берёт своё.

Разговор не клеится. Синьор словно забывает о моём присутствии, но нет, редкие косые взгляды выдают, что он ничего не забыл, всё у него под контролем. О чём он думает? Не надо быть гением, чтобы понять — решается моя судьба. Даже зверёк, проникшись тяжёлой атмосферой, сидит тихо.

Экипаж останавливается, кучер открывает дверцу и подаёт откидную ступеньку.

Я ожидала, что мы едем домой, ведь именно так сказал Синьор, но экипаж почему-то остановился перед храмом. Ошибиться невозможно — здание сплошной корой покрывают изваяния каменных ящеров. Синьор, не проронив ни слова, выходит, помогает мне спуститься и ведёт меня вперёд.

Ничего не понимаю… Зачем нам в храм?

Не в храм, синьор огибает здание слева, и взгляду открывается… скована чёрными плитами земля, в стыках ни единой травинки не пробивается, зато бугорками поднимаются приземистые мрачные постройки, подозрительно похожие на склепы. На плоских крышах сидят всё те же каменные ящеры. Между постройками без всякого порядка установлены чёрные матовые столбы.

— Кладбище? — вырывается у меня догадка.

Синьор не отвечает. Он словно не слышит. А может быть, и правда не слышит, потому что его расфокусированный взгляд устремлён вперёд, он впервые сутулится, наклоняется вперёд, будто хочет опередить собственные ноги. Он идёт, ускоряя шаг, моя рука соскальзывает с его локтя, но синьор не реагирует, он шагает ещё быстрее. Я едва поспеваю. Мы проскакиваем по проходам.

И синьор резко останавливается. Я ухватываюсь за столб, и только благодаря этому успеваю затормозить и не врезаться, вот был бы конфуз. Зверёк с недовольным мявком спрыгивает на плиты и, задрав хвост, отходит в сторону.

Синьор Катц сглатывает, поворачивает с основного прохода в левый боковой и останавливается перед строением, заметно отличающимся от остальных. Не бугорок, а солидный бугор, скорее холм. Везде один-два ящера на крыше, реже три-четыре, а здесь ящеры укрывают строение сплошным покровом как храм, их нет лишь на массивной двери. И её синьор лично отпирает вытащенным из внутреннего кармана ключом.

Внутри строения должно быть темно, но синьор что-то делает, и под потолком вспыхивает тусклый светильник. Я нерешительно застываю у входа.

— Тали.

Он всё-таки помнит, что привёл меня сюда.

Я оборачиваюсь, протягиваю руку, но зверёк выразительно морщит нос и заходить отказывается.

Я делаю шаг, второй.

Небольшой зал отделан не то гранитом, не то мрамором, на глаз не определить. Зал пуст, лишь в центре на возвышении установлен широкий саркофаг, внешне отдалённо напоминающий саркофаги древнеегипетских мумий. Я подхожу ближе. Саркофаг широкий, потому что оказывается, что он двойной — на крышке рельефное изображение пары, он и она лежат, обнявшись.

Синьор Катц поднимается на возвышение и, склонив голову, опускается на одно колено, кладёт дрожащую ладонь на крышку саркофага поверх изображения женской руки:

— Сладких тебе снов, Рири. Я скоро приду, подожди ещё немного, — безнадёжно выдыхает он, судорожно глотает застойный воздух склепа.

Я здесь совершенно лишняя.

Синьор медленно поднимается, его руки повисают будто верёвки, он смотрит на изображение женщины:

— Знакомься, Тали. Здесь спит моя первая жена, твоя бабушка.

Глава 19

Он оглядывается, уголок его губ дёргается:

— Мы с Рири будем рады, если в будущем ты сможешь иногда нас навещать.

— Де…

— Стар я стал, — перебивает он, — здоровье уже не то, сдаю потихоньку. Я пожил своё, не о чем грустить. Напротив, когда придёт час, порадуйся, что я снова с Рири. Знаешь, Тали… Я мальчишка из трущоб, отец мой был опустившийся пьяница, а мать… добрая, светлая и совершенно безвольная. Она в моих воспоминаниях как луна, выглядывающая из-за туч в ночи. Она болела, слабела с каждым годом, а лечение требовало денег, которых у отца не водилось. Я учился зарабатывать, и к пятнадцати крепко встал на ноги.