Хозяин жизни – Этанол - [11]

Отец был послушен Хозяину и даже не замечал, что собственно наслаждения в служении ему уже почти не осталось. Короткий момент между похмельной муторностью и больным сном…

Но Хозяин воздвигал между миром, который давно уже перестал играть яркими красками и удручал своей однообразностью, и отцом стену. Жизнь в мороке это стены представала другой – гипертрофированной, искаженной, с преувеличенными событиями и проблемами, которые легко решались только на поверхностный, размытый этиленом взгляд.

К тому же отец до последнего дня любил мать. Когда Хозяин полностью занял тело, некогда принадлежавшее моему отцу, единственное, что осталось от дорогого прошлого, оказалось двумя буквами на кисти, между большим и указательным пальцем. В и К. Вера и Костя. Толстые синие лини неумелой татуировки он наколол себе сам.

Но это будет потом…

Их жизнь в Лосе держалась на уровне среднестатистического счастливого советского обывателя. Отец получал свои рубли и трешки за ремонт текущих бачков и забитых унитазов. Бабушка, кроме пенсии, работала в Центральном Доме Культуры Железнодорожников – гардеробщицей. Поскольку концерты проходили по вечерам, то гардеробщицы – а их было довольно много – оставались там спать.

В буфете ЦДКЖ частенько бывало свежее пиво, чем папа с радостью пользовался, посещая работу матери далеко не из-за концертов. Однажды в очереди перед ним оказался Иосиф Кобзон. Отец предложил ему ударить по пивку, но Кобзон вежливо отказался, сославшись на выступление.

А у меня впереди уже светила армия.

Поскольку за два года службы напиться мне удалось всего один раз, то этот период жизни, как свободный от власти Хозяина, для данного повествования не интересен…

Вернулся я в любопытные времена – вовсю бушевала перестройка, народ, очумевший от непривычной свободы, очертя голову бросился в мутные воды бизнеса. Бизнеса дикого, стихийного, неуправляемого… я не буду говорить про карточки москвича – мое поколение их прекрасно помнит, не буду упоминать про ряды торгующих у музея Ленина, смотрящихся как издевка над вечным трупом.

Мы с матерью жили весьма интересно – и нельзя сказать, чтобы плохо. Матушка вписала в карточку москвича какую-то несовершеннолетнюю сестру Свету, которой, конечно же, никогда не было даже в проекте, и продуктовые пайки мы получали не на двоих, а на троих. Кроме того, Хозяин свел меня с мясником в магазине, который сейчас принадлежит некоему Панину и располагается возле метро улица Подбельского. Народ получал по карточкам кости и жилы. Я спускался в подвал и по знакомству брал мясо, срубаемое с этих костей.

С Хозяином у нас проблем тоже не было – прямо по диагонали от матушкиной пятиэтажки, правее от торца отделения милиции стоял – да и сейчас стоит – известный всему району Пьяный дом. Знаменит он был тем, что в самые жестокие засушливые годы в нем свободно продавалось и вино, и водка. В каждой второй квартире коридоры были заставлены ящиками. В любое время дня и ночи страждущий Хозяйского дурмана мог позвонить и получить по завышенной, естественно, цене, желаемое зелье.

Очевидно, что менты с каждой квартиры получали свою мзду; и, вообще-то говоря, торговать спиртным в те годы было, как всегда, выгодно и фактически ненаказуемо. В соседнем доме непьющий Сережа, здоровенный пузатый губастый мужик, всегда держал десяток бутылок портвейна в разных тайных местах – я лично, уже попав в зависимость от Хозяина, бегал к нему много раз.

Да и к нам постоянно забредали личности самого дикого и опустившегося вида – в Пьяном доме торговля началась с квартиры тридцать шесть, мы живем под этим же номером. Так что, получив наколку – квартира тридцать шесть в доме возле ментовки, отупевшие от близкого общения с Хозяином забулдыги прямиком перли в дом напротив ментовки. То есть к нам… и едва на колени не падали, упрашивая продать хоть пузырек – пока, наконец, информация не доходила до проспиртованных мозгов. Тогда ханурики рысью мчались в другой дом у ментовки и получали желаемое.

Но мы услугами Пьяного дома пользовались недолго – матушка открыла другой, исконно русский способ служения Хозяину. Мы стали самогонщиками…

Причем самогонку мы гнали – кто бы мог подумать – облепиховую. На даче эта южная ягода разрослась в огромных количествах; мы делали из нее компоты, закрывали на зиму с сахаром, даже масло умудрялись варить. Но все равно на ветках оставалось довольно много для стай дроздов, и свежей собранной ягоды достаточно для бражки. В самом деле – ну как еще использовать целебный плод? Кладовка заставлена банками друзьям и знакомым отдано столько, сколько позволит жадность унести… торговать на рынке менталитет не позволяет. Так что поневоле приходилось делать пахучую брагу и потом гнать из нее желтоватый первач. Забавное было пойло, как сейчас помню. Мозги отшибало напрочь – но при этом какая-то часть целебной силы облепихи там сохранялось. Соседка Танька – бывшая жена того самого Саши, сидельца, сына тети Тамары из коммунальной квартиры – постоянным употреблением облепихового самогона даже вылечила себе язву.

Как ни странно, но язву себе в тяжелые для русских алкашей времена залечил себе и отец. Когда встал выбор – быть верным Хозяину и скорее всего умереть от суррогата, либо круто развернуть судьбу и продолжать жить, он решительно остановился на первом. Но был более благоразумен и ниже лосьона «Пингвин» не опускался. Те, кто пили политуру, тормозную жидкость и клей БФ – вымерли. Те, кто пил чистый спирт с парфюмерной отдушкой («Розовая вода», элита среди питьевой косметики. Чистый спирт – как говорил один знакомый – глотнешь, а потом розами во рту пахнет) выжили и даже поздоровели…