Хозяин Вороньего мыса - [3]

Отвернувшись от толстого купца, Меррик бросил равнодушный взгляд в сторону тесно сгрудившейся группы мальчиков и замер. Он сам не понимал, почему из всей массы рабов вдруг выбрал именно этого, но, раз увидев его, уже не мог отвести глаз. Мальчику, вероятно, было лет двенадцать, во всяком случае, не больше тринадцати. Такой тощий, просто больно смотреть на ободранные локти; оба тонких запястья Меррик мог бы без труда обхватить двумя пальцами; узкие изящные ладони. Ноги, обнаженные ниже коленей, тоже были очень худыми, но среди пятен грязи и старых шрамов проступала ослепительно белая кожа с узором голубоватых вен. Мальчик выглядел плохо, скорее всего, он умрет, если только новый хозяин не подкормит его. Наверняка с ним обращались на редкость безжалостно. Одет он был в лохмотья и укрыт рваной вонючей шкурой.

Впрочем, какое до этого дело Меррику? Этот мальчик – раб, сейчас его продадут, быть может, жестокому человеку, а возможно, такому, который позволит ему однажды откупиться и обрести волю. Такое тоже случается, если повезет. Меррика это вовсе не должно касаться. И все же в мальчике таилось нечто, что никак не отпускало Меррика, не позволяло ему отвести взгляд. Наконец он заставил себя отвернуться. Нынче же утром он собирался покинуть Киев, а дел еще оставалось немало. Меррик уже хотел уйти, но тут мальчик внезапно поднял глаза – и их взгляды встретились.

Глаза были серо-голубые. Сам по себе такой цвет глаз вполне обычен, тем более для норвежцев, но похожего оттенка Меррик не встречал никогда. Серый цвет мог поспорить с окраской дорогого оловянного сосуда, который мать Меррика получила в свадебный дар от его отца, а темная голубизна этих глаз затмевала зимнее море. Несмотря на грязь, покрывавшую мальчика с ног до головы, Меррик снова залюбовался ослепительной белизной его кожи. Темные брови выгибались изысканной дугой, но засаленные, перепачканные волосы слиплись, спутались так сильно, что Меррик не сумел определить их истинный цвет. В общем, в мальчике не было ничего особенного, кроме глаз, но взгляд его удерживал Меррика на месте. Глаза невозможно запачкать, как волосы. Глаза свободного человека отражают его мысли, а взгляд мальчика казался пустым, равнодушным, покорным, какой и бывает у рабов. Но вдруг в его взгляде произошла внезапная перемена, эти глаза уже не казались пустыми, они стали холодными, дерзкими, в них промелькнула искра вызова – за такой взгляд мальчика однажды могут забить насмерть, если он не научится скрывать свои чувства. Искра не гасла, глаза разгорались гневом, необузданным гневом, яростью, ненавистью – Меррик, потрясенный, так и не смог отвести свой взгляд. Но через секунду взор мальчика угас, ярость и страсть вновь спрятались под пелену безнадежности, мальчик, видимо, вспомнил, что его удел – жизнь раба, и ему, наверное, не уйти от этой доли до самой смерти. Меррик видел, как юный раб принуждает себя к покорности, ему показалось, что мальчик гибнет у него на глазах и примиряется со своей участью.

Меррик потряс головой, отгоняя наваждение. Раб, всего-навсего раб, никто и ничто. Неважно, был ли он захвачен во время набега на какую-нибудь жалкую деревушку или похищен из богатого дома. Сейчас Меррик уйдет с рынка и никогда уже больше не увидит этого мальчишку. Он забудет о нем в ту самую минуту, когда его рука ляжет на кормило, ладья выйдет в открытое море, и ветер, надувая паруса, коснется его лица. Олег потянул Меррика за руку, и тот повернулся, чтобы оценить очередную рабыню.

За спиной Меррика раздался болезненный вскрик. Тот самый швед, жирный купец, которого Меррик видел накануне, завершив очередную сделку с Валаи, ухватил мальчика за руку и потащил из ряд рабов. Купец кричал, что ему пришлось выложить чересчур много серебра за маленького грязного раба, так что пусть он заткнется, не то пожалеет. Однако сопротивлялся и кричал не только мальчик, гораздо громче и жалобнее плакал малыш, намертво вцепившийся в его руку. “О боги, – подумал Меррик, – у мальчика есть братишка, а этот человек купил только одного – старшего”.

Малыш пронзительно, истошно кричал, он был так жалок, что глубоко в душе Меррика сжалась, готовясь вот-вот сорваться, какая-то пружина. Он шагнул вперед, но тут толстый купец ударил мальчика, который все прижимал к себе брата. Затем швед изо всей силы пнул малыша. Мальчик упал на землю и обреченно застыл, свернувшись, тихонько всхлипывая. Неожиданно старший ударил своего хозяина, и хотя удар вышел не слишком сильный, но метил он в жирный живот негодяя, так что, наверное, сумел причинить ему боль. Купец занес было кулак для ответного удара, однако, подумав, опустил руку. Он выругался, перебросил мальчишку через плечо, словно мешок, и двинулся прочь.

Младший поднялся, ощупывая ушибленный бок, и остался стоять, уже не плача, бессмысленно глядя вслед брату. Меррик почувствовал вдруг, что этого он вынести не в силах. Тугая пружина внутри него распрямилась. Нет, этого он стерпеть не может, этого он не допустит.

– Жди меня здесь, – приказал он Олегу. Опустившись на колени перед малышом, Меррик осторожно обхватил широкой ладонью подбородок ребенка и приподнял его лицо. Слезы все еще струились по перемазанному личику, оставляя белые дорожки посреди покрывавшей щеки мальчика грязи.