Хозяин кометы - [7]

– Будь как дома, не стесняйся. Клади вещи, давай попьем чаю.

В центре просторной гостиной – в ней, наверное, было татами[4] сорок – стоял овальный стол – такой большой, хоть танцы на нем устраивай. Все было приготовлено для чаепития. Ты беспокойно скользила взглядом по предметам, находящимся в комнате, картинам на стенах, темноватому саду за окном, заросшему сорной травой. Чтобы привыкнуть к этому дому, требовалось время.

На стенах, обитых тканью, одиноко висели медные гравюры, каждая размером с салфетку для ланча. В рамках, покрытых пылью, томились порок и вожделение. Карлики с учеными лицами похотливо смотрели на возвышавшуюся над ними в жеманной позе девушку в туфлях на высоком каблуке. Мужчина, стоя на четвереньках, облизывал дамскую ножку. Женщина топтала одетого в строгий костюм мужчину, лицо его выражало наслаждение. Женщина возлежала в постели с конем. Мужчина с букетом цветов пытался сладкими словами соблазнить женщину, но она отвергала его… На этих гравюрах в постельных сценах был изображен один и тот же мужчина. Предметом его желаний была, как правило, одна и та же модель. Вероятно, художник, поместив рядом с собой в мир своих фантазий реально существующую женщину, стремился увековечить их отношения.

В гостиной царило душное молчание, слышен был лишь звук наливаемого горничной чая. Не в силах справиться с этой тишиной, ты спросила о происхождении гравюр на стене. Андзю с улыбкой пробормотала:

– Жизнь одного извращенца.

У тебя невольно промелькнула мысль: может, эта модель – тетушка Андзю в молодые годы?

– Сними их, если не нравятся. Тот, кто собирал эти гравюры, сам давно стал призраком.

– А кто их собирал?

– Мамору-сан. Мой старший брат. Твой дядя. Он купил их у одного еврея – торговца картинами. Это гравюры работы еврейского художника Шульца, мечтавшего об успехе в Париже. Серия «Книга идолопоклонничества». Мамору молился на них, как на иконы.

– Тот самый Шульц, что придумал Снупи?

– Нет, это другой Шульц. Того, о ком ты говоришь, всерьез воспринимали только дети. Шульц, который поражал воображение Мамору, подчинялся любому женскому капризу. Брат представлял себя на месте героя этих гравюр.

Ты даже и не подозревала о существовании такого дяди.

Мамору Токива умер пять лет назад.

Этот дом, построенный в тот год, когда он родился, был свидетелем его смерти. Другими словами, вся жизнь Мамору отразилась в нем.

– Мне ничего не известно о семье Токива. Не получи я от вас письма, так никогда бы и не узнала о том, что отец жил в этом доме. Даже моя мать говорит: «Я не знаю подлинного Каору-сан». Откуда он пришел, куда исчез?

– Каору привели с того берега реки. А потом он был изгнан в дальние края. Хотелось бы надеяться, что не на тот свет.

Андзю нахмурилась и вздохнула. Казалось, она пыталась собраться с мыслями.

– С чего же начать? Может, с тех времен, когда в саду этого дома пышно цвели цветы? Здесь жили бабушка, папа с мамой, Мамору и Каору, работало несколько человек прислуги, в гостиных всегда царило оживление и веселье: собирались художники, дипломаты, друзья Мамору мамины ученицы, которым она преподавала каллиграфию. Наверное, тебе хочется узнать, каким Каору был в детстве. Я очень хорошо помню тот день, когда Каору впервые появился в этом доме. Ты заметила золотых рыбок в прихожей? И об этом нужно будет рассказать. У нас много времени, и я постараюсь все изложить так, чтобы ты не запуталась, – сказала Андзю.

Ее лицо в темных очках было обращено в сторону сада, на который спустилась тень; она на ощупь взяла чашку, допила остывающий душистый черный чай, левой рукой нащупала блюдце и поставила на него чашку. Робко посмотрев снизу вверх, ты пыталась заглянуть в тетины глаза, спрятанные за темными очками. Она никак не реагировала на эти твои странные жесты, и тогда ты поняла: в глазах тети Андзю не отражалось ничего.

Даже если взгляд ее был направлен на твое лицо – гладкое, как у статуи Гермеса, даже если в ее темных очках отражался сад за окном, в котором слишком яростно для английского сада разрослись сорняки и который, кажется, отказался таковым называться, она не видела ничего, кроме тьмы. День или ночь, лето или зима, движущееся или покоящееся, живое или мертвое, прошлое или настоящее – все было погружено в однородную, ровную тьму. Но в этой тьме была глубина, пространство, она постоянно менялась. Уши, нос, кожа, кости Андзю улавливали каждый миг этих изменений. Тьма пахла, шумела, двигалась.

1.6

Трудно вспомнить, с какого момента дети, которые приходили поиграть в городском парке, прозвали дом Токива «Замком». Поначалу они называли его «Замок с привидениями», но потом длинное название сократилось. По сравнению с соседними ухоженными домами он выглядел как заброшенные руины, и это возбуждало детское любопытство. Говорят, что один первоклашка, возвращаясь с дополнительных занятий, услышал кошачье мяуканье, заглянул через забор и увидел, как «жирный дядька» в небрежно накинутом нижнем кимоно ярко-красного цвета, стоя на четвереньках, поедал грибы и смеялся.

Андзю не видела «жирного дядьку», но предполагала, что это был призрак Мамору.