Хозяин кометы - [30]
Будь моей матерью Хибари Мисора,[21] она учила бы меня петь, я бы дожидался ее после работы, и мы бы шли с ней поесть лапши тясю,[22] а перед сном она бы пела мне «Саке печали».
Будь моей сестрой Фудзико Асакава, я бы прихватил с собой палатку, мы бы пошли с ней в горы, всю ночь смотрели бы на звезды, а на рассвете уснули бы в одном спальнике».
Семьи в один прекрасный момент распадаются, люди уходят один за другим. А раз уж семейные узы столь непрочны, ничего не стоит превратить всех, кто приходит в этот парк, в большую семью. Так Каору, общаясь со «стеной плача», стал изобретателем семей.
А когда начинало темнеть и в парке загорались фонари, придуманная семья распадалась. Каору становился младшим сыном семьи Токива до завтрашнего своего прихода в парк.
Каору словно бы играл в парке, но на самом деле он напряженно ждал. Ждал, пока придет его очередь стать свободным.
Одна только Андзю знала. Когда Каору играл сам с собой, она по спине его угадывала: печаль, принесенная им из далекого прошлого, не покидает его.
4.3
Долг старшего брата – закалять младшего.
Есть ли такое семейное правило, Мамору не знал. Но Каору был ему нужен как средство от скуки.
Всякий раз, когда Каору попадался ему на глаза, Мамору напоминал:
– Ты мой младший брат.
Предчувствуя очередную порцию издевательств, Каору кивал головой.
– И через десять лет ты будешь моим младшим братом.
– Наверное.
– Что значит наверное?!
И на Каору внезапно обрушивался удар кулаком.
– А что ты будешь делать через десять лет? Ты когда-нибудь об этом думал? Тебе сейчас одиннадцать. И чем ты будешь заниматься в двадцать один?
Если сказать: не знаю, опять получишь удар кулаком. Каору сделал вид, что задумался, потянул время и неторопливо ответил:
– Наверное, буду помогать тебе в твоей работе.
Мамору криво усмехнулся и попытался прочесть, что у Каору на уме:
– Ты это серьезно?
Каору давно усвоил, какие ответы могут избавить его от неприятностей. В борьбе с Мамору он даже придумал особое выражение лица: как у игрока в покер. Обманывая Андзю, он чувствовал себя виноватым, но обвести вокруг пальца Мамору было проще простого. Андзю полагалась честность, Мамору – дух противоречия.
– Через десять лет мне исполнится двадцать семь. Я закончу университет и буду работать на фирме приятеля отца, допустим, секретарем, чтобы понять, каким должен быть управляющий. Что ни говори, мне ведь предстоит наследовать дело «Токива Сёдзи». Конечно, если жизнь не наскучит. Есть у меня и совсем другие планы на будущее. Что бы я ни делал, все равно в конце концов стану директором «Токива Сёдзи». так почему бы не заняться тем, чем хочется, пока молод? Например, я мог бы стать гинекологом или попробовал бы открыть ресторан или бар. Мне не нужно ни перед кем кланяться. Только перед императором. Я ничего не боюсь. У меня один враг – скука. Чтобы не сдохнуть, мне надо научиться бороться со скукой. Понял, Каору, в чем твоя работа? Будешь помогать мне избавляться от скуки.
Видя, как Мамору проводит дни, Каору понимал, что брат действительно страдает от скуки.
Однажды Мамору включил дедушкин граммофон, стоявший в углу гостиной, и, греясь на солнышке, прослушал несколько раз подряд вальс в исполнении Бенни Гудмена. При этом Мамору упорно точил вилку точильным камнем. Заточенные зубцы стали острыми, как иглы, так что вилку можно было даже вонзить в пол. К чему такая острая вилка? Всё оттого, что он скучал.
В другой раз он заперся в ванной, вытянул нить для чистки зубов метра на два, привязал ее к крючкам на стенах, зажал нить между зубами и вжи-ик, вжи-ик! – носился от одной стены к другой. Для чего зубам бегать по канату? Все оттого, что он скучал.
Мамору частенько повторял младшему брату.
– Хорошо тебе, ты сирота. Я бы тоже хотел стать сиротой. Тогда бы, наверно, я чувствовал себя по-другому, и, глядишь, скука прошла бы. Я ужасно боюсь, что через десять лет моя скука совсем замучит меня. Эй, Каору, сделай что-нибудь.
Сдох бы ты от скуки и не рыпался, – думал Каору, скрывая свои мысли за льстивой улыбкой.
Сам он тоже пытался хотя бы примерно представить, каким будет через десять лет. Станет ли он в двадцать один год свободнее, чем в одиннадцать? Придет ли его очередь? Дети думают, будто только они одни несчастны на этом свете. Страдая от этого, они возлагают слишком большие надежды на будущее. В прошлое их совсем не тянет. К тому же в далекое прошлое и не вернешься, а вернулся бы – все равно через несколько лет тебя поджидает несчастье.
Отец Куродо тоже возлагал слишком большие надежды на то, что произойдет через десять лет. И умер, продолжая надеяться, что впоследствии все образуется. Если Куродо мечтал об успехе, который наступит через десять лет после рождения Каору, то этого будущего у него не было. Ну, допустим, он сел бы в машину времени и отправился в путешествие на десять лет вперед. Узнав, что его уже не будет на этом свете, Куродо наверняка улыбнулся бы и со вздохом пробормотал: «Выходит, мое счастье – на дне могилы?»
