Хозяин-барин - [21]

«Хозяин-барин», — подумал Вадим, уставившись в середину листа, и произнес вслух:

— Хозяин-барин.

Края листа стали расплываться, тетрадь как бы высветилась изнутри, и чеканный голос, никак не похожий на пропитой тенорок Веревкина и гнусавый голос «ублюдка», возвестил:

— Приди! Отринь свою кожу, свое мясо, свои глаза, свой язык. Пусть мозг твой сожмется в точку, пусть душа твоя будет угодна Повелителю.

Завехрищев с размаху треснул его по спине своей тяжелой лапищей, и тетрадь полетела на пол.

— Ты чего? — спросил Вадим.

— Это ты чего? — огрызнулся Завехрищев. — Позеленел, харя вытянулась, бормочешь что-то и глаза закатил вот так вот.

Он закатил глаза и приспустил веки, так что видны были одни белки.

— Погоди, не торопись, — продолжал Завехрищев, моргнув и вновь став глазастым. — Объясни хоть, что надумал-то. Первач есть, посмолить — тоже. Куда торопиться, земляк? Рванем напоследок, а?

* * *

— Ладно, — сказал Вадим. — Напоследок можно.

Завехрищев в три мощных глотка осушил свою порцию, сделал еще пару холостых глотков вдогонку и сдавленным голосом сообщил: «Хорошо пошел».

Вадим осилил полстакана, после чего полез с ковшиком в бочку и долго пил тухлую теплую воду. Вода лилась на подбородок, сочилась по шее на грудь и приятно освежала.

— Что мы как нерусские? — сказал Завехрищев и начал стягивать осточертевший скафандр.

Потом содрал темную от пота рубашку, оставшись в одних подштанниках.

— Торчу! — заорал он и полез за папиросами.

Вадим принялся освобождаться от своего скафандра.

Хмурый рыл песок, отмахиваясь от назойливого Епихина, который подумывал уже оттащить подполковника силой, но тут вдруг Хмурый гортанно закричал, запрокинув лицо к небу и грозя кому-то там наверху кулаками. Он таки докопался до Верблюда. Лучше бы не докапывался…

Двое солдат сгоняли к вертолету и вернулись с ранцевым огнеметом, затем один из них привычно закинул ранец за спину, после чего направил брандспойт в сторону оврага и нажал гашетку воспламенителя. Из брандспойта вырвался длинный язык пламени, с шипением лизнул розовый дым. Этого было достаточно, чтобы дым вспыхнул и взметнулся чуть не до неба. Люди и собаки отпрянули. Пламя опалило росшую на краю оврага раздвоенную сосну. Затрещали иголки, выступила из-под коры и начала вздуваться пузырями желтая пахучая смола. Через мгновение занялись кусты и стоявшие чуть поодаль деревья, затем пламя как бы оторвалось от розового дыма, поднявшись над ним метра на два, и быстро угасло. Не подпитываемые интенсивным жаром, погасли кустарник и деревья. Все по краям оврага почернело, источая отвратительный запах гари…

До чего приятно было походить босиком по струганым сосновым доскам, ощутить, как легкий сквознячок обдувает голый торс и как постепенно высыхает липкий пот, потом сесть на матрац, прочувствовать не запакованным в резину седалищем его мягкость.

Сидя на матраце и цибаря крепкую едкую папиросу, Вадим разглагольствовал:

— Два раза, считай, вырвался из зоны и людей вывел, а что взамен? Сижу нагишом в курятнике и жду, пока затравят собаками. В перспективе через три недели деревянный бушлат.

— Это верно, — поддакнул Завехрищев. — На-ка, дерни. — И протянул наполовину налитый стакан.

Выпив и хлебнув водицы из ковшика, Вадим продолжал, смоля папиросу:

— Что мы им плохого сделали? Ни хрена мы им плохого не сделали, а они с собаками. Мрак. Нам теперь, Витек, надо друг за друга держаться. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что одному как-то боязно, а вдвоем веселее. Будем держаться?

— Будем, — согласился Завехрищев, бесцеремонно отпихивая Вадима и растягиваясь на топчане. — Извините, я вас, кажется, лягнул, мадам? Простите старую лошадь.

Вадим, который едва не сверзился на пол, поперхнулся дымом и с натугой сказал:

— Нам теперь, как пролетариям, терять нечего. Поэтому мы пойдем в другую степь. Пойдем?

— Пойдем, — воодушевленно ответил Завехрищев и попросил: — Вадимчик, будь добр — кинь папироску и огоньку.

В этот момент солдат выстрелил из огнемета, и наверху с ревом загудело пламя. В пещере заметались тени, стало много светлее. И теплее.

Вадим на нетвердых ногах подошел к лазу и выглянул наружу.

— Поджарить хотят, сволочи, — сообщил он. — Налили, поди, бензину и ждут, пока сгорит крыша. А она, едрена вошь, не горит. Зато красиво.

На самом деле, снизу горящий дым смотрелся просто великолепно. Из розового превратился в перламутровый, с серебристыми переливами. Он был таким ярким, что слепил глаза. Каждая волна преломляла исходящий из него свет, и тогда тени от предметов резко меняли свое положение.

Продолжалось это несколько секунд, затем огонь погас, и все вокруг сделалось тусклым, будничным, серым.

— Тебя не дождесси, — сказал Завехрищев, вставая с лежака. — А теперь, коли встали, давай сперва выпьем, а потом покурим.

— Как бы все на свете не пропить да не прокурить, — озабоченно отозвался Вадим, опасаясь, что служебное рвение может подвигнуть автоматчиков на такую пакость, ну просто такую пакость, что до Знания дело не дойдет. — Давай-ка, пожалуй, начнем.

— Ты постой, постой. — Завехрищев от неожиданности перелил через край, схлебнул и со стаканом на весу осторожно присел на топчан. — Вот так-то оно вернее. Ты куда гонишь-то? Ты вот мне, темному, объясни, куда гонишь?