Хозяин-барин - [11]

— Однако же он отрицает, что видел Грабова, — подхватил Верблюд. — И я понимаю его. Не мог человек в здравом уме видеть, что покойник стрелял из чужого автомата, а если говорит, что видел, значит, у него с чердаком не все в порядке.

Хмурый повернулся и спросил:

— Как ваш автомат оказался у Грабова?

— Вывернул из рук, — ответил Вадим. — Он был как из железа, этот Грабов.

— Значит, он пострелял, этот Грабов, потом вернул тебе автомат, не оставив на нем ни одного своего отпечатка, залез под брезент и во второй раз дал дуба, — сказал Верблюд. — Так, что ли?

— Нет, он попросту исчез, — произнес Вадим, понимая, что Дело плохо. Этот Завехрищев, этот подлец, явно спасал свою задницу. Явно и подло. Оно конечно, кто поверит, что покойник, да еще со стажем, как-никак восемнадцать часов прошло, способен на подвиги, но ведь он, этот подлый Завехрищев, все видел собственными глазами. Будешь компотом отдавать, будешь компотом отдавать. Ну скотина, ну подонок.

— Я понимаю, вы сейчас проклинаете Завехрищева, — сказал Хмурый. Действительно, единственный свидетель — и все отрицает не в вашу пользу. Тогда докажите, что он врет. Но только без этих, без рогатеньких.

Да как же без них-то, если именно они, рогатенькие, во всем и виноваты? Вы, ребята, чем приставать к болезному, взяли бы да разобрались, отчего это вдруг погибла охрана Объекта, которая находилась на КСП, а также группа наблюдения в неприступном бункере. Если первых можно было перестрелять либо накрыть пыльным мешком, то к тем, что в бункере, вообще никто не мог подступиться. Их-то кто порешил?

Вадим примерно так и сказал.

— Это уже другой вопрос, — не моргнув глазом, отреагировал Верблюд. Тут работает комиссия, она во всем разберется. Не волнуйся, парень, не такое раскручивали.

Он прищурился и добавил:

— Ты вот все финтишь, Петров, все тень наводишь, а мужичок-то тоже на тебе. Или, скажешь, это опять Грабов? Ишь ты, любитель пострелять, мать твою.

Вадим досадливо отвернулся, а Верблюд встал и заявил:

— У тебя, Петров, впереди вечер и еще ночь. Постарайся придумать что-нибудь правдоподобное ради своей же пользы. Чтобы потом люди при твоем имени не плевались.

— Да уж, вы постарайтесь, — поддержал Хмурый Верблюда, но уже мягче. Порой о чем-нибудь забываешь, о чем-нибудь очень существенном, очень важном. О том, например, что стрелок ты пока неважнецкий и попасть в сердце для тебя проблема, потому что ты точно не знаешь, где оно находится.

Верблюд покосился на Хмурого, но тот продолжал как ни в чем не бывало.

— Или же о том, что в тумане, не видя человека, выстрелить ему прямо в грудь невозможно. И как бы ты ни был силен, тебе ни за что не одолеть обладателя черного пояса Велибекова. Ну и так далее. И еще, Петров, не вздумайте сотворить с собой какую-нибудь глупость. Бывает, знаете ли, у некоторых желание выкинуть ночью, особенно под утро, этакий фортель: а вот, мол, я вас, дураков, оставлю с носом. Поберегите свое доброе имя.

— Доброе! — фыркнул Верблюд, закипая. — Вы бы еще, товарищ подполковник, его к ордену представили.

— Спокойно, капитан, спокойно, — одернул Верблюда Хмурый. — Нагнали тут страхов на парня, а завтра следственный эксперимент. Он и наговорит невесть что с перепугу-то.

— Может, и так, — процедил Верблюд.

Пообещав завтра приехать в девять, они ушли, а Вадим стал думать, какая же все-таки сволочь этот капитан и какой хороший человек этот подполковник, даром что хмурый. Взял да подсказал, о чем говорить. А ведь действительно: не умел он так стрелять, да еще из автомата — что ни выстрел, то в сердце. Есть, в конце концов, результаты зачетных стрельб, где прямо сказано, что рядовой Петров стреляет на четверку. Правда, там на дальность, по фигуре, а тут ребята стояли рядом. Но все равно ведь на четверку же, не на пятерку. В общем, надо хорошенечко обдумать, что сказать, а то этот Верблюд прицепится к словам — нипочем не отцепишься. Нет, ну сволочь. Чтобы, говорит, потом люди не плевались. Скотина. А Завехрищев какая скотина!

Вадим вдруг замер, пораженный догадкой. Разыграли, подумал он, уверенный, что попал в точку. Верблюд специально играл поганца, а Хмурый благородного, чтобы он, Вадим, верил Хмурому, как папе родному. Один запугивает, другой подставляет жилетку: поплачь, сынок, порыдай, избави свою душу от наболевшего. И действительно, стоит только поверить, и расскажешь все от «а» до «я».

А уже потом, когда они из тебя все вытрясут, все, все, можно ив расход. Либо в кутузку лет на пятнадцать.

Для доброго имени в этом деле как-то не оставалось места.

* * *

Не спалось. Приперли, гады., к стенке. Вадим крутил и так и этак, пытаясь объехать в будущих показаниях скользкие моменты, но нет, ничего не получалось. В показаниях этих была масса дыр, и из каждой дыры торчали рогатенькие, а там, где рогатенькие, логики не жди. То есть всему, что произошло, никакого реального объяснения нет и быть не может. В частностях можно отбрехаться, но в целом — хм, хм, хм. Взять Велибекова. Да, против него как у Вадима, так и у Завехрищева кишка была тонка, но тем не менее драка-то произошла. Почему завязалась драка? Не могла же она начаться просто так. И потом, умелый боец Велибеков погиб, а ты, Петров, почему-то остался жив. Это не я, товарищ Верблюд, это комбинезоны, товарищ Верблюд. Ах, комбинезоны! С презрительной усмешкой: ах, комбинезоны! Дальше про меткость. Действительно, попасть каждому бойцу точно в сердце, тем более из автомата, невозможно, но какого черта была открыта стрельба? И так по каждому конкретному случаю. Нет, не отбрехаться. Кинул вроде бы Хмурый спасательный круг, а он оказался набит песком.