«Хозяева» против «наемников» - [7]

Так разумели его тогда Русские, коих доверием он не пользовался, и он скоро получил кличку: болтай да и только»[60]. Забавно, что великий князь Константин Павлович, сам «по крови» чуть ли не стопроцентный германец, настолько поддался всеобщему настроению, что кричал Барклаю в лицо: «Немец, шмерц, изменник, подлец; ты продаешь Россию…»[61].

По 10–20‑м гг. XIX в. мы имеем замечательный материал — переписку генералов А. А. Закревского, П. М. Волконского, А. П. Ермолова и П. Д. Киселева, членов «русской партии» в армейском руководстве (к ней были близки также Н. Н. Раевский и многие декабристы). Борьба между Волконским и бароном И. И. Дибичем за место начальника Генерального штаба (закончившаяся торжеством Дибича, поддержанного А. А. Аракчеевым[62]) воспринималась русскими генералами именно как борьба «русских» и «немцев». «…Отказ ваш от возвращения, — писал Закревский Волконскому 4 декабря 1823 г., — истребит все доброе, вами с таким трудом заведенное, и предаст все на съедение немцам, нелюбящими ничего служащего к пользе нашей матушке России. Чтобы любить Россию, надобно иметь чувства настоящего русского, а для сего родиться русским. Пришлецы же сего возвышенного чувства любви к отечеству иметь не могут»[63]. Немцы — постоянная мишень в письмах Ермолова: «Отличных людей ни в одном веке столько не бывало, а особливо немцев. По простоте нельзя не подумать, что у одного Барклая фабрика героев! Там расчислено, кажется, на сроки и каждому немцу позволено столько времени занимать место, сколько оного потребно для изыскания другого, сверх ежегодно доставляемого <…> из Лифляндии приплода. Приготавливай, любезный Арсений, немецкую типографию, не одни военные узаконения, но и самые приказы скоро не будет армия понимать на русском языке» (Закревскому от 10 марта 1818 г.)[64]. Киселев: «…остается мне ожидать с терпением козни немецкие и последствия оных» (Закревскому от 14 июня 1826 г.)[65]. Не сомневаюсь, что кропотливый историк русской армии может найти еще немало подобных свидетельств.

Если армия была местом более — менее равноправного русско — немецкого соперничества[66], то МИД со времен Анны Иоанновны[67], являлся, по сути, немецкой вотчиной, где русские играли вторые — третьи роли. «Мы как сироты в Европе, — жаловался в 1818 г. Ф. В. Ростопчин. — Министры наши у чужих дворов быв не русскими совсем для нас чужие»[68]. Пика эта ситуация достигла в долгое министерство графа К. В. Нессельроде (1828–1856), когда 9 из 19 российских посланников исповедовали лютеранство[69]. По свидетельству дочери Николая I великой княжны Ольги Николаевны: «При Нессельроде было много блестящих дипломатов, почти все немецкого происхождения, как, например, Мейендорф, Пален, Матусевич, Будберг, Бруннов. Единственных русских среди них, Татищева и Северина, министр недолюбливал, как и Горчакова»[70]. О том, как относились к своим немецким коллегам «природные русские» дипломаты можно судить по письмам Ф. Тютчева (долгое время служившего в МИД) А. М. Горчакову. В одном из них (1859) поэт приписывает внешнеполитический курс России на союз с Австрией этническому происхождению верхушки дипломатического ведомства: «Это эмигранты, которые хотели бы вернуться к себе на родину»[71]. В другом (1865) сравнивает положение Горчакова с положением Ломоносова в Академии наук: «Сам Ломоносов имел своих Нессельроде, своих Будбергов, и все русские гении во все времена имели своих <…> соперников более заурядных, старавшихся и нередко умудрявшихся их оттеснять и притеснять…»[72]. Отставка Нессельроде и замена его на Горчакова была воспринята в обществе как победа «русской партии» над «немецкой». О. Бодянский в дневнике 1856 г. передает следующий слух: «Рассказывают, будто на вопрос Государя [Александра II], отчего новый министр иностр[анных] дел (кн[язь] Горчаков) представляет в посланники к лондонскому Двору Хрептовича, а не Брунова, который там был так долго, Горчаков отвечал: „Он служил всегда Государю, а не государству“»[73].

С течением времени, однако, ситуация изменилась не слишком радикально. Российские дипломаты немецкого происхождения в XIX — начале XX в. служили практически во всех странах мира, кроме Касселя, Папской области, Святейшего престола, Тосканы, Сиама (Бангкока), Абиссинии, Марокко. Наибольшее количество немецких дипломатов находилось в Вюртемберге — 54,5 % (12 из 22 чел.). В абсолютных значениях — в Саксен — Веймаре — 80 % (8 из 10 чел.). В Австрии / Австро — Венгрии их было 27,8 % (5 из 18), в Великобритании — 50 % (8 из 16), в Дании — 75 % (6 из 8), в Италии — 60 % (3 из 5), в Пруссии / Германской империи — 62,5 (10 из 16), в США — 38,9 % (7 из 18), во Франции — 44,4 % (8 из 18), в Японии — 50 % (5 из 10) и т. д.[74] М. О. Меньшиков в 1908 г. по мидовскому ежегоднику насчитав около 200 «людей нерусского происхождения» из 315 штатных единиц, служащих за границей, подчеркнул, «обилие необруселых немцев» среди них[75]. Даже в 1915 г. 16 из 53 высших мидовских чиновников носили немецкие фамилии[76]. Иные из них, действительно, продолжали оставаться практически «необруселыми». Например, посол в Лондоне граф А. К. Бенкендорф «с трудом владел русской речью и единственный из русских представителей с разрешения государя до конца жизни (1916 г.) доносил в МИД на французском языке. <…> Писать по — русски он совсем не мог. <…> Не случайно <…> что националистическая печать выбрала для своих нападок по поводу «иностранных фамилий» в дипломатическом ведомстве именно Лондон, так как