Хозяева плоской Земли - [307]

До самого вечера мы бодрствовали, всматриваясь вперёд и надеясь заметить какие-нибудь признаки «края земли». Какими они должны были быть, мы не знали, но почему-то свято верили в то, что непременно их узнаем, когда увидим. Ночь решили разбить пополам. Первым спать отправился Тим. Я поймал себя на том, что прислушиваюсь в ожидании повторения вчерашнего стука. Мерного гула пока безотказного двигателя ничто не нарушало. Зато в какой-то момент всю конструкцию дирижабля плавно мотануло, как пушинку, которая летит по комнате, когда открывается форточка. Мы ухнули в воздушную яму. Сердце подскочило к горлу. Я машинально ухватился за край привинченного к полу стола, ожидая короткой невесомости и перспективы её окончания на твёрдом льду, однако невесомости так и не наступило, буквально через мгновение падение прекратилось, и мы продолжили полёт, как ни в чём не бывало. Даже Тим не проснулся. Судя по приборам, мы потеряли не более ста метров. Переживание было не из приятных. Я уже больше не мог сидеть за компьютером и писать. Стерев со стола остатки разлившегося кофе, я погасил свет. И тут стены гондолы – сперва чуть заметно, а потом всё чётче и ярче – стали превращаться в стены дискотеки. Это через иллюминаторы проникали отсветы разразившихся под нами гроз. Я лёг на пол и рассматривал то, что легко можно было назвать в полном смысле слова «светопляской». Разноцветные всполохи взрывались яркими кругами прямо под настилом из непроглядно хмурых облаков, будто чья-то воля придвинула мне под нос и чуть замедлила то, что обычно происходит в небе во время салюта. Мне, как и многим, приходилось летать в самолёте над грозовым фронтом, приходилось видеть ролики НАСА, на которых их дизайнеры изображают «грозы из космоса», однако происходящее сейчас подо мной было ни с чем не сравнимо. Обычно электрические (вероятно) разряды имеют строго локальный характер, движутся вместе с тучами и вспыхивают молниями в одном и том же месте. Здесь же всё обозреваемое пространство было усеяно невидимыми гигантскими светлячками. Я представил себе, что там, внизу, должно сейчас твориться, а потом подумал, что вообще-то ничего подобного там твориться не должно, поскольку на холоде нет причин для такого явления как конвекция, иначе говоря, воздушные слои должны быть устойчивыми. Ну, если так разобраться, то и облака могут по науке, а именно – по теории круговорота в природе, образовываться только в местах, где испаряется вода, то есть в тропиках, однако зимой, когда никакого испарения не происходит, небо над той же Европой оказывается в тучах чаще, чем летом – где-нибудь в Таиланде или на Бали. Выходит, грозы в Антарктиде тоже не подозревают о том, что их там быть не должно.

Я снова, как и накануне, растормошил Тима, чтобы он тоже увидел происходящее и придумал, возможно, своё объяснение. Выслушав меня и сверившись с картиной за иллюминаторами, он его и высказал:

– Значит, там не так уж и холодно.

Я не сразу сообразил, что он не шутит, а когда сообразил, мы замолчали и стали внимательно вглядываться в рисуемый небесными огнями узор. Вскоре я убедился в том, что, действительно, всполохи происходят не повсюду, как мне изначально показалось, а широким фронтом, уходящим за горизонт справа и слева. Впереди же и сзади пределы его были очерчены довольно резко, благодаря чему можно было представить, что мы пролетаем пусть над широкой, но всего лишь полосой, чертой, которая, вероятно, замкнута в гигантский круг, образуя границу. Границу чего-то с чем-то. И тогда почему, если мы совершенно не знаем структуру Земли, на которой живём, не представить, что граница непроходимых льдов Антарктиды сменяется, как заподозрил Тим, не менее непроходимой «нейтральной полосой» тепла, например, реки или даже внешнего океана, которая опоясывает наш мир вторым кольцом. Потому что навскидку ширина этой полосы, судя по всполохам впереди и сзади, была никак не меньше восьмисот километров, а то и больше.

При мысли о «кольце» у меня в памяти сама собой всплыла ассоциация с Анантой – древним змеем в индуизме, который там олицетворял, если не ошибаюсь, вечное время. А ещё был роман «Змей Уроборос», написанный в начале прошлого века Эриком Эддисоном, предтечей Толкиена и всех остальных любителей фэнтези. Интересно, что прочитал я его не так давно, обнаружив старый томик в дядиной библиотеке. В предисловии, помнится, говорилось, будто Эддисон ничего не выдумал, в том смысле, что Уроборос, то есть «поедающий свой хвост» на греческом, был и остаётся одним из древнейших символов, причём все попытки установить, где о нём упомянули впервые, до сих пор ни к чему не привели. Змеем, драконом или червём этот Уроборос изображался в той же Греции, в Израиле, в Египте, в Китае, в упомянутой Индии – в образе Ананты – и в Скандинавии. Символику Уроброса обожали использовать алхимики, которые считали его воплощением цикличности, процессом очищения элементов, когда нагревание, испарение, охлаждение и конденсация преобразовывали их в философский камень или, на худой конец, в золото. Гностики считали Уроброса символом конечности материального мира, олицетворявшим одновременно свет и тьму. Свет и тьма были сейчас перед нами, а уж сопровождались ли они испарением и охлаждением с конденсацией – об этом мы могли только догадываться. Я рассказал обо всём этом Тиму. Он промолчал. А я, озвучив эти странные ассоциации, подумал, что мы можем быть на пороге разгадки.