Хозяева плоской Земли - [21]

Если вы решили, что жизнь у нас на острове, особенно по сравнению с континентом, тихая и безоблачная, значит, я никудышный летописец. Или пишу, опережая события и не слишком вдаваясь в подробности истории. Для того, чтобы создать у вас такое ошибочно радужное представление, нашим предкам пришлось немало посражаться в довольно кровопролитных баталиях, отстаивая, как говорится, свободу и независимость. Я счёл уместным обмолвиться про это именно сейчас, потому что в Кампе нас тогда никто из родственников не ждал: родители отца сгинули в так называемую «войну Кнут-Кнута», и он с малых лет воспитывался в приютившей его чужой семье, от которой на момент нашего приезда остались не густо: двое его сводных братьев и сестра. Им до нас особого дела не было, все вели собственные хозяйства и жили собственными семьями, и только правила приличия и гостеприимства вынудили их провести с нами вечер, когда отец собрал в своём бывшем доме старых друзей и дальних родственников и закатил знатные посиделки с песнями, танцами и братаниями. Там я впервые познакомился с девочкой, которая мне почему-то сразу понравилась, хотя впоследствии, сколько я ни вспоминал её, ничего уж такого необычного ни в рыжей чёлке, ни в хитрых зелёных глазах не находил. Более того, когда мы случайно встретились там же, в Кампе, несколько лет спустя, я сделал вид, будто не узнал, и если бы не отец, который тоже заметил её среди рыночной толпы и окликнул по имени, не дрогнув, прошёл бы мимо. Она была дочкой одного из его приятелей, и мы, помнится, постояли и поговорили о том о сём. Похоже, мой отец интересовал её куда больше, нежели я, с кем она под шумок тогдашней вечеринки нашла предлог несколько раз храбро поцеловаться. Не помню даже, как её звали, что, признаться, на меня непохоже.

Кстати, я, кажется, до сих пор не назвал имени своего отца. Хэмиш. Отца звали Хэмиш. Образовано оно, как я узнавал, от формы звательного падежа ирландского и шотландского имени Шэймас, которое в английском соответствует Джеймсу. Отец говорил, что так же звали и его отца, и отца его отца. Никогда не понимал подобного отсутствия воображения. Северяне, одним словом. Чего с них взять?.. Когда-то давно, да, возможно, это была всеобщая традиция, род шёл по мужской линии, и его надлежало таким вот неуклюжим образом поддерживать. Сегодня же, если у отца и сына одинаковые имена, это свидетельствует лишь о том, что они считают себя носителями посконных обычаев и хотят, чтобы так о них и думали окружающие. Я отнюдь не против устоев, но против крайностей. Взять хотя бы упомянутую «войну Кнут-Кнута».

Не война это, конечно, была, но вражда, долгая и кровавая, двух Кнутов – отца и сына. Оба были тоже родом из Кампы, причём отец слыл человеком весьма уважаемым и не раз избирался сепсусом. А сын посчитал, что отец его притесняет и не даёт развернуться. Он подговорил дружков, чтобы вместе расквитаться с родителем за обиду. Кто-то не то проговорился, не то умышленно разоблачил заговор, возмездие не состоялось, да только в результате началась затяжная междоусобица. Подробностей не знаю. Сколько спрашивал, все разные былины в качестве доводов приводят. В итоге же Кампа превратилась в раскалённый горн, в котором, как в христианском аду, разгорались нешуточные страсти, поглощавшие всё больше и больше ни в чём изначально не повинного народа. Дошло до поножовщины и убийств. Кнуту-сыну пришлось бежать. Укрылся он, как потом оказалось, неподалёку, на Фарерских островах, откуда через год-другой нагрянул в родную Кампу с целой ватагой тамошних сорвиголов, которым пообещал после победы над Кнутом-отцом и его соратниками денег и земель. Мой отец хорошо помнил, как той ночью весь город был разбужен языками пламени и треском горящих домов, а по улицам рыскали страшные тени и рубили всех встречных и поперечных острыми топорами на длинных рукоятках. Они с матерью забрались в подпол, а его отец побежал биться с пришельцами. Когда он через долгое время не вернулся, мать пошла на его поиски, и он её тоже больше не видел. В следующий раз дверца подпола открылась только под вечер. Отец всё это время не двигался, ничего не ел, умирал с голода, но послушно ждал. Оказалось, что пришли соседи, заметившие запустенье. Отца вынули из-под земли, кое-как отогрели и накормили, а когда он наутро проснулся, к нему в кровать забрался соседский сын и радостно объявил, что обоих его родителей нашли зарубленными. Отец не растерялся, дал мальчишке кулаком в нос и сбежал. Причём не в отчий дом, а куда глаза глядят, то есть куда подальше. Даль оказалась не такой далёкой, и побег скоро закончился на небольшом хуторке в пределах видимости крепостных стен, не справившихся с защитой тех, кто в них верил. Там отец и остался на несколько последующих лет, за кусок хлеба и крышу над головой помогая приютившему его семейству разводить пчёл и заготавливать пушнину. Война Кнут-Кнута со временем осталась в прошлом.

Для всех, но не для него. Старший Кнут умер своей смертью, уважаемый и почитаемый горожанами по-прежнему, будто не он стал одной из причин той междоусобицы. Мой отец твёрдо знал, что его отец погиб, защищая Кампу от фарерцев, и потому не стал мстить старику. Зато Кнут-младший, сам превратившийся из злобного юнца в грозного «ястреба», как у нас таких называют, и то и дело преспокойно возвращавшийся в город из разъездов по миру, где он слыл умелым военным наёмником, не позволял затянуться детской ране. Иногда наш фолькерул представляется мне слишком наивным для нынешних времён. Кнута, разумеется, отрезали от всех родов и сочли, что для него это будет страшной карой и достойным возмездием. А он чихать на всех хотел. Не желаете подавать руки и разговаривать? Больно надо! Наведывался в Кампу, когда заканчивался очередной контракт, гулял с бывшими дружками, надоедало – снова отправлялся куда-нибудь делать своё кровавое дело. Несправедливость коробила отца. Он долго её терпел, опасаясь навлечь всеобщий гнев на своих приёмных родителей, однако когда окончательно оперился и встал на ноги, явился как-то раз к дому, где имел обыкновение останавливаться Кнут, дождался ночи и… Если вы почитаете наши архивы того времени, то узнаете, что Кнут погиб во время пожара, вспыхнувшего по недосмотру. Мол, гости напились заморских гадостей, заснули, кто-то уронил очаг, ну дом и полыхнул. Сегодня эта трагедия почти сорокалетней давности – лучшая пугалка для нашей несмышлёной молодёжи, красноречивее любых других доказывающая опасность употребления алкоголя. И только мы с отцом знаем, как всё было на самом деле. Я, правда, знаю с его слов. Отправься мой дед на поиски золота чуть пораньше, глядишь, я бы тоже в этом поучаствовал. Не судьба. В газетах почему-то умолчали, что из горящего дома спаслись все, кроме хозяина. Его мой отец нашёл в спальне, слегка придушил, приковал за ногу к железной кровати наручником, который нашёл там же, чуть ли не на тумбочке, поскольку, как я потом понял, Кнут любил предаваться со своими многочисленными поклонницами подобным играм, поднял ложную тревогу, дав всем лишним возможность убраться подальше, привёл жертву в чувство, объяснил, за что, и поджёг комнату в нескольких местах, а потом, прихватив с собой съестное, заперся в подвале и долго слушал, как орёт Кнут, как бегают люди, как вершится запоздалое правосудие. Круг замкнулся. Из подвала он вышел новым человеком, снявшим с души грех вынужденного прощенья. Кстати, пожар получился настолько удачным, что выгорела только спальня. Никакие другие комнаты не пострадали. Когда мы ходили по Кампе, отец показывал мне тот дом. Он стоит и поныне.