— Только что ушла Юля, — сказал я.
— Незачем было разрешать, — огрызнулся Дир, не оборачиваясь.
— Мы все слышали, — пояснила Анна.
Все в этом доме все слышат и видят. Попробуй-ка уединись! «Как на сцене живешь», — с досадой подумал я.
— А ведь ты и вправду изменился, — улыбнулась Анна. — Только не могу понять в чем. Может быть, к лучшему?
Я промолчал, встретив внимательный, изучающий взгляд Эрика.
— Громова прошла в эйнокамеру, — сказал неизвестно откуда идущий голос.
— Слышите? — обернулся Дир. — Все была Юля-вторая, а теперь уже Громова!
— Слава начинается с фамилии, — засмеялся Эрик.
Я напомнил им, что супер выключен, прибавив, что Юля просила гостей не подключаться к сети.
— Как ты сказал: гостей? — удивилась Анна.
— Ну и что? — насторожился я.
— У тебя действительно какие-то провалы в памяти. Мы уже полвека не употребляем слово «гость» в его прежнем значении. Ты так зарылся в историю, что и об этом забыл?
— Гостем мы называем теперь только пришельцев из других фаз пространства и времени, — как-то странно пояснил Эрик.
Ответить я не успел — помешал опять голос.
— Подготовка к опыту, — отчеканил он, — проходит по циклам. Никаких отклонений не наблюдается.
— Минут через двадцать, — сказал Дир. — Раньше не начнут.
Все промолчали. Эрик не сводил с меня внимательного, любопытного взгляда. В нем не было неприязни, но он подымал во мне бессознательную тревогу.
— Я слышал вашу просьбу о формулах, когда вы говорили с Юлей, — вдруг произнес он с явно доброжелательной интонацией, — и я с удовольствием помогу вам. У нас есть время, пойдемте.
Я встал, искоса поглядев вниз, за кусты ограды. Веранда висела на высоте небоскреба. Внизу темнели кроны деревьев — вероятно, уголок городского парка.
— Свет! — сказал Эрик, входя в комнату и ни к кому не обращаясь. — Только на лица и на столик.
Свет в комнате словно сжался, сгустился до невидимого прожектора, выхватившего из темноты наши лица и маленький столик, оказавшийся возле меня.
— Формулы с вами? — спросил Эрик.
Я протянул ему карточки «Миста».
— Мне они не нужны, — засмеялся он, — это ваш урок. Положите на стол и смотрите внимательно. Только верхние ряды, нижние не надо. Это расчеты, которые выполнит элементарная вычислительная машина. А верхние читайте ряд за рядом.
— Я их не понимаю, — сказал я.
— Этого и не требуется. Смотрите, и только.
— Долго?
— Пока не скажу.
— Где-то у вас есть концентратор внушения, — вспомнил я слова Юльки.
— Зачем? — усмехнулся Эрик. — Я по старинке работаю. Теперь взгляните мне в лицо.
Я увидел только зрачки его, огромные, как лампадки.
— Спите! — крикнул он.
Что произошло дальше, я не помню. Кажется, я открыл глаза и увидел пустой столик.
— Где же формулы?
— Я их выбросил.
— Но ведь я ничего не запомнил.
— Это вам кажется. Вспомните потом, когда вернетесь домой. Вы же «гость». Правда?
— Правда, — сказал я решительно.
— Из какого времени?
— Прошлый век. Шестидесятые годы.
Он засмеялся тихо и удовлетворенно.
— Я понял это еще по данным медицинской обсервитации. Очень уж подозрительно выглядели и шок, и потеря памяти. Я следил за вами по видеографу, когда Юля говорила с Богомоловым. У вас было такое лицо, словно вы увидели чудо. Когда она сказала, что поедет по движенке, я понял, что вы ни разу не ступали на движущуюся панель. А мы ездим на ней полвека. Вы забыли все, что рождено современностью, вплоть до семантики слова «гость». Так можно обмануть хирургов, но не парапсихолога.
— Тем лучше, — сказал я, — мне даже повезло, что я вас встретил. Жаль только, что я ухожу, ничего не увидев. Ни домов, ни улиц, ни движенки, ни вашей техники, ни вашего строя. Побывать на вершинах коммунистического общества — и ничего не увидеть, кроме больничной камеры!
— Почему на вершинах? Коммунизм не стабильная, а развивающаяся формация. До вершин нам еще далеко. Мы делаем сейчас гигантский скачок в будущее, когда завершится мечта Юлии. Ваш мир тоже его сделает, когда вы сумеете воспроизвести запечатленные в памяти формулы нашего века. Пусть пока еще встречаются только мысли, а не люди, но эти встречи миров обогащают, движут вперед мечту человечества.
Мне захотелось оставить памятку этому миру, памятку человеку, мозг которого я узурпировал.
— Можно, я напишу ему? — предложил я Эрику.
— Зачем? Просто скажите. Его голос, но ваши слова.
Я оглянулся растерянно и недоуменно.
— Магнитофон ищете? У нас другие, более совершенные способы воспроизведения речи. Объяснять долго — просто говорите.
— Я прошу простить меня, Громов, за узурпацию вашего места в жизни на эти девять-десять часов, — начал я неуверенно, но сочувственный кивок Эрика как бы подтолкнул меня. — Я только гость, Громов, и уйду так же внезапно, как и пришел. Но я хочу сказать вам, что я счастлив, пережив эти часы вашей жизни. Я вмешался в нее, благословив Юлию на подвиг, потому что не мог поступить иначе. Отказаться от решения было бы трусостью, а помешать — обскурантизмом.[4] Я жалею только об одном: я не дождусь победы вашей дочери, а вместе с ней — и вашей науки, и вашего строя. Это великое счастье останется вам.
— Сергей, Эрик! — закричал Дир, вбегая. — Началось!
