Хождение под мухой - [11]

– Почему же ты мне позвонила в первый раз? – тихо спросила я.

Надюша грустно улыбнулась:

– Сначала я номер Анюты Шаховой набрала, она-то самая близкая была… Все про меня знала, а я про нее… Только Аня мой голос услышала и заявила: «Извини, сейчас не могу, завтра вечером приеду», а ты мигом примчалась.

Я только вздохнула. То, что Аня Шахова не слишком долюбливает Надю, видно всем невооруженным глазом. Только такой крайне незлобивый человек, как Киселева, мог считать ее лучшей подругой.

Я неожиданно вспомнила, как довольно давно, только начав карьеру педиатра, Надя стала обрастать частной клиентурой. Доктор она, как говорится, волею божьей. Маленькие пациенты ее обожают, но, что важнее, Надежда любит своих больных. Согласитесь, это не такое уж распространенное качество для врача. И еще. Она изумительный диагност. Так вот, несколько раз с Киселевой происходили такие истории. Визит частнопрактикующего врача стоил по тем далеким временам пять рублей. Часто случалось, что Наде приходилось посещать одного и того же больного несколько раз. Во многих домах с ней расплачивались сразу, протягивая синенькую пятерку, в других – только после завершения «цикла». Но была и третья категория пациентов, которые говорили, разводя руками:

– Простите, доктор, мы люди бедные, хотелось вам заплатить, да нечем.

Хотя Надя сразу объясняла, что она занимается частной практикой. Натолкнувшись на обман, она всегда по-детски изумлялась и находила для нечестных людей оправдательные мотивы. Надя вообще думает о человечестве хорошо. Ей принадлежит гениальная фраза: «Конечно, Чикатило негодяй и мерзавец, заслуживающий суровое наказание, но, наверное, в детстве его никто не любил». Даже для серийного маньяка она нашла оправдание.

– Валокордин мне не поможет, – пробормотала Надя, – знаешь, я хочу проспать все десятое марта, провести в наркозе, в амнезии.

– Ну прими… Не знаю что! Кто из нас доктор?

– Меня совершенно сносит пипольфен, – пояснила подруга, – съесть бы две таблеточки, и все, двадцать четыре часа без рефлексов.

– За чем дело стало? Где он? В аптечке?

– Я пипольфен дома не держу.

– Почему? Раз так хорошо действует?

Надюша хмыкнула:

– Пипольфен – антигистаминный препарат.

– Какой?

– Против аллергии, из этой же серии супрастин, диазолин, тавегил… Словом, подобных лекарств много. У меня на пипольфен парадоксальная реакция. Человек не должен, проглотив пилюлю от крапивницы, дрыхнуть сутки. Поэтому у нас только супрастин, он не вызывал у меня сонливости, понимаешь?

Я кивнула.

– А сейчас, думается, пипольфен не помешает, только где его взять?

– Хочешь, на проспект смотаюсь? Там аптека круглосуточная.

– Лампа, пожалуйста, вот деньги.

– Да ладно, – отмахнулась я, – у самой есть. Только ты отключи телефон, задерни шторы и дверь никому не открывай, даже не подходи к ней.

– Тогда ключи возьми, – предложила Надя, – а я в ванной запрусь.

Я вышла на улицу и покатила в аптеку. Циферблат показывал три часа ночи… Или это время уже принято называть утром? Но, несмотря на то, что всем людям сейчас положено спать, в аптеке оказалось полно народу. Покупали какую-то ерунду. Стоящий передо мной мужик попросил витамины. Они понадобились ему именно в это время. Ну ладно нитроглицерин, валокордин или спрей от астмы. Понятно, почему ночью прибежали за жаропонижающим для ребенка, но «Витрум»? Да уж, на свете полно чудаков.

Получив упаковку с голубыми пилюлями, я добралась назад, поднялась наверх, отперла дверь и крикнула:

– Доставка лекарств на дом, получите пипольфен!

В ответ ни звука. В квартире пахло чем-то сладким, словно тут недавно пекли пироги. В воздухе витал аромат ванили. Я добралась до ванной и постучала в створку. Полнейшая тишина. Внутри небольшой комнаты было пусто. На стеклянной полочке в изумительном порядке замерли флаконы и пузырьки, полотенца оказались сухими. Похоже, тут никто не мылся.

Внезапно мне стало страшно, даже жутко, по полу гулял сквозняк, ноги мигом замерзли. Чувствуя себя как ребенок, забредший в полночь на кладбище, я рванула дверь Надиной спальни. Никого. Кровать не разбирали. Комната идеально прибрана, словно хозяйка не заглядывала сюда пару дней. Ощущая, как липкий ужас поднимается от ног к сердцу, я пошла по коридору, заглядывая во все помещения. Кабинет Богдана, его спальня, кухня… Дом будто вымер. Последней по коридору была гостиная.

Я влетела в нее и затряслась: балкон раскрыт настежь, мартовский ледяной ветер треплет занавески. Несмотря на то, что по календарю пришла весна, погода больше напоминает зимнюю. Желто-красные шторы развевались, как флаги. Обычно их придерживают витые, шелковые шнуры, но сейчас кисти болтались у стены, мерно покачиваясь. «Ш-ш-ш» – шелестели занавески, «тук-тук-тук» – отзывались шнуры с кистями, ударяясь о красивые обои, – «тук-тук-тук». Я шла к открытому балкону, словно проваливаясь в зыбучий песок, каждая нога весила по сто килограммов. Ноги не подчинялись мне, колени подламывались. Наконец я оказалась на лоджии, уцепилась трясущимися пальцами за край перил и сказала себе: «Не смотри вниз».

Но глаза уже помимо воли глянули на снег под балконом. Надя не соврала. Автовладельцы повесили возле гаражей великолепный фонарь, просто прожектор. И в его ярком, каком-то неестественно белом свете была видна тоненькая фигурка в пуловере и брюках, лежащая лицом вниз. Казалось, Надюша хочет обнять клумбу, на которую упало ее тело. Руки широко раскинуты в разные стороны, левая нога прямая, правая согнута в колене, а вокруг шеи расплылось темно-вишневое пятно.