Хотеть не вредно! - [6]

Я скоро заметила, что наша красавица Любка Соколова, которую родители держали в ежовых рукавицах, заглядывается на Бориса. Она демонстративно вздыхала и шептала, закатывая глаза:

— Ах, Аполлон!

Я сердито фыркала на это:

— Нашла Аполлона!

А сама про себя думала: "Ну, если на то пошло, то скорее Давид Микельанджеловский". Впрочем, сам Борис не догадывался о наших томлениях и по-прежнему держался от всех в стороне.

На какое-то время нас всех сблизил весьма печальный повод. Умерла от рака учительница немецкого языка Анна Петровна, она же мама Тани Вологдиной. Это несчастье свалилось на нас в конце сентября. Я читала Горького и наткнулась на слова: "Хорошему человеку жить трудно, умереть — легко". Пошлый писатель Горький попал в самую точку, как мне казалось тогда. Подписка на похороны, дежурство у гроба, сидение с Таней по ночам. Она похудела и скукожилась как-то за одну неделю. Но самое страшное — это ее глаза. Мы боялись в них смотреть.

Решили организовать суточное дежурство у Анны Петровны и сообщили Пушкину, что на уроки не явимся. Он с идиотской улыбочкой ответил:

— Ничего! Скоро и вы все там будете!

Просидели ночь, сменяясь группами. Отдыхали в холодном коридоре на каком-то ящике. Мерзли страшно, может, от недосыпа и необычности происходящего. Я как-то совсем легко была одета, но просить куртку или пиджак у мальчишек не решалась. Да и сердилась на них. Это ж надо: оказывается, Боря с Маратом курят. Да так внаглую, открыто! Они вообще как-то развязно себя вели, совсем не как в классе. Я старалась не смотреть в их сторону, однако заметила, как Борис стянул с себя куртку, подал Марату. Тот с улыбкой до ушей предложил ее мне. Я сухо поблагодарила.

Молодость брала свое: несмотря на неуместность ситуации, наш симпатичный интеллектуал Гришка Медведев открыто ухаживал за недалекой Антиповой, хотя всем было известно, что он сохнет по Ольге Тушиной. Марат так разрезвился, что решил охватить сразу троих, меня и двух Танек. Мы его дразнили:

— Марашка-Чебурашка!

А он гордился:

— У меня целых три девчонки, — и при этом пытался обнять сразу всех.

Это было не к месту и не ко времени, но очень дорого. В эту ночь мы делились теплом и скудными припасами. Отдавали мальчишкам еду, говоря, что не голодны. Такие минуты прекраснодушия и близости редко случаются в большом коллективе. Конечно, на следующий день в классе установилось прежнее, но мы помнили, как нам было хорошо вместе.

Школьные будни — это бесконечные уроки, к которым надо основательно готовиться. Нагрузка у нас в десятом классе была весьма ощутимая. Мы стонали под бременем физики, алгебры, астрономии, чуть-чуть отдыхали на физкультуре и военном деле. Наш юный физрук, которого мы называли фамильярно Игоряшей, вел еще спортивную секцию. У меня периодически возникало желание усовершенствовать фигуру и похудеть, поэтому я заставляла себя ходить на волейбол и баскетбол. Даже внушила себе, что мне это нравится.

По осени мы еще отправлялись на стрельбище, тренироваться в стрельбе. Нам выдавали винтовки, мы шли гуськом в сопки, где была вырыта ровная площадка, со всех сторон защищенная земляными валами. Мы стреляли по мишеням. Витька Черепанов меня без конца отвлекал, дергая за косу. Я отбивалась, сердилась и отчаянно мазала. Всегда очень снисходительный ко мне, Юрий Евгеньевич хмурился:

— Надо искать ошибку.

А что искать, вот она сидит, ошибка, белобрысая и кареглазая, да еще ухмыляется. На физкультуре как-то Витька меня запер в раздевалке и не выпускал в спортзал. Мне удалось выбраться, но Витька стал стеной перед дверью в спортзал и ни с места. Игоряша пришел на помощь, потом лукаво спросил:

— Что это он к тебе пристает? Влюбился?

Я, злая и красная, отбрехалась:

— Нет!

— Исключено? — рассмеялся Игорь.

— Вот у него и спросите, влюбился или так дурью мается!

А Витька с завидным постоянством подкарауливал меня в гардеробе и дразнил, не выпуская домой. Все заканчивалось великим побоищем. В ход шли портфели, книги, все, что попадалось под руку.

Однажды во время битвы у него вырвалось нехорошее слово. Сейчас уж не помню, какое, но поверьте, его наверняка теперь можно было бы напечатать в книге. Произнеся это слово, Витька сам устыдился, но поздно.

— Я тебя больше не знаю! — роковым голосом произнесла я свой суд.

Бедный Витька безуспешно пытался вымаливать прощение:

— Ань, ты обиделась, да? Обиделась?

У меня хватило выдержки не отвечать ему два урока, но потом я все же снизошла.

Что касается Братьев Карамазовых, то в их приручении девчонки нимало не преуспели. Однажды на физике, которую у нас вела молоденькая Витаминовна, Танька Лоншакова чуть не уморила меня со смеху. Она "колдовала", то есть привораживала ко мне, кого я пожелаю. Покосившись на парту, где сидели Боря с Маратом, я пожелала… ну, Марашу. Танька вдохновенно взялась за дело. Она бормотала какие-то немыслимые заклинания, делала невероятные пассы руками по воздуху, таращила и без того огромные навыкате глаза. Само по себе уже это было смешно, однако она еще и комментировала процесс приворота:

— Вот уже приворожились волосы, вот приворожилась вся голова, теперь ноги, вот и все тело приворожилась, теперь и душа твоя… Нет, вот черт! Нос никак не привораживается! Попробую еще все заново!