Хоровод времен. Всегласность - [10]

Я упал.

«Явились, вот один, другой…»

Явились, вот один, другой,

И третий, и четвертый

Их не ударишь острогой,

Не ткнуть рукой, не пнуть ногой,

Здесь лишь глядеть на мертвый рой,

Здесь тени распростерты.  

Их пронизая острием,

Не досягнешь ни мало.

Не отступают пред мечом,

Они во всем, они ни в чем,

И каждый смотрит палачом,

Твердя Конец — начало.  

Четвертый, пятый, и шестой,

Седьмой, восьмой для круга.

Тринадцать их передо мной,

Темнеют, зыбясь пеленой,

Вне чисел вьются под Луной,

От Севера до Юга.  

Восток захвачен и Закат,

И верх и низ — все в мире

Везде на тень наткнется взгляд,

Грозящий призрачностью Ад,

Три измеренья, говорят,

Они твердят — четыре.  

Замкнись, — недостоверна дверь,

Проходят через стены.

Смешались — завтра и теперь,

И верь себе или не верь,

Кругом — тысячеглазый зверь,

Поток с мерцаньем пены.  

Какой бы маленький предмет

Ни встал передо мною,

За ним зловещий тенесвет,

За ним, пред ним ползучий след,

Бесплотный дух, что мглой одет,

И оживлен Луною.  

Замкнулся наглухо в юрте,

Но ждать недолго буду

Какой-то шепот в духоте,

И чей-то хохот в темноте,

Пришли, сошлись, густеют — те,

Со мной, во мне, повсюду

«Тюлень. Пингвин. Глупыш…»

Тюлень. Пингвин. Глупыш.

Снега. Мерцанье. Тишь.  

Ищи. Хоть целый день.

Глупыш. Пингвин. Тюлень.  

Пройди. Весь снег до льдин.

Тюлень. Глупыш. Пингвин.  

И сам я отупел.

Слепит простор Он бел,  

И сам я стал как зверь.

Все дни одно — Теперь.  

Гляжу, перед собой.

Сижу, слепой, тупой.  

Себя не различишь.

Снега. Мерцанье. Тишь.

«Белоглазые пингвины…»

Белоглазые пингвины,

Сумасшедший птичий дом.

Брюхом белы, черны спины,

И как будто мыслят ртом.  

Уж не молятся ли Богy,

Чтобы пищи он послал?

Нужно ж есть хоть понемногу,

А живот у них немал.  

Вверх поднявши клюв прожорный,

Позабыл летать пингвин,

Брюхом белый, задом черный,

Растолстевший господин.  

С неизвестной мглой не споря,

Угол взяв за целый мир,

Получает ренту с моря

И с земли двойной банкир.  

Вместо крыльев, культи — руки,

Пища — снизу, что ж летать

С Небом лучше быть в разлуке,

Близко, низко, тишь да гладь.  

Паралитики для лета,

Отреклись в своем крыле

От небесного намета,

Чтобы ползать по земле.  

На прибрежьи, в числах цельный,

Раздаваясь в даль и в ширь,

Многобрюшный, многотельный,

Сытый птичий монастырь.  

Вон проходят над волнами

Чернобелою толпой,

И культяпыми крылами

Помавают пред собой.  

Вон, напыжившись, яруют.

Два и два, откинув лбы,

Шеи шеями целуют,

Привставая на дыбы.  

Предполярное виденье,

Альбатрос наоборот,

Птица — земность, отупенье,

Птица — глупость, птица — скот.

«Дьявол, кто ты? — Ветер, Ветер…»

 — Дьявол, кто ты? — Ветер, Ветер.

 — Что ты ищешь? — Я свищу.

 — Что ты ищешь? — Долю, волю.

Вьюсь, свиваюсь, трепещу.

Возрастаю в вихре свиста.

Замираю, чуть шепчу.

Медлю там, где степь цветиста.

Моровую язву мчу.

 — Дьявол, Дьявол, для чего же

Ты цветы смешал с чумой?

 — Иль не все одно и то же?

Мчать что мчится — праздник мой.

И ужели не пригоже

Цвет цветет разъятых ран?

Красен мак, и язва — тоже.

Я — прохожий чрез туман.

 — Ты — жестокий! Дьявол, Дьявол!

 — Зззить! — Качнулася Луна.

 — Стой! — Куда там! Скрылся Дьявол.

Полночь. Сумрак. Тишина.

«Если б мне хотя вина…»

Если б мне хотя вина,

Этой огненной воды!

Был бы бочкой я без дна

От звезды и до звезды!  

Я бы выпил за снега,

Раз в снегах мне жить дано.

Я бы выпил за врага,

Раз сражаться суждено.  

Я бы выпил за себя,

Раз родился я такой.

Винный кузов теребя,

Упивался б день деньской.  

А теперь? Я пью лишь кровь,

Да густой, как деготь, жир,

Чтоб идти за зверем вновь,

Обеспечить скучный пир.  

Я пьянею лишь тогда,

Как от лунной темноты

И от ветра, иногда,

Мерно пляшет дверь юрты.  

И ручной пингвин в тиши

Трется об ноги мои,

И змеиности души

Я качаю в забытьи.

«Я нашел, как развеять мне скуку…»

Я нашел, как развеять мне скуку,

Как быть светлым, мне в муке моей.

Я от Ветра разведал науку

Быть веселым в напеве скорбей.  

Запою, заведу, загуторю,

Сам с собой без конца говорю.

Не позорно ль быть преданным гоpю?

Можно в сердце затеять зарю.  

Всю равнину от края до края

Я прошел в этом царстве снегов

И певучие руны слагая,

Заносил их на снежный покров.  

И пройдя по зеркальности синей,

Начертал я заклятья на льду,

Опушил их серебряный иней,

Заманил в заговор я звезду.  

Проиграло мне хором Молчанье

Безглагольную песню свою.

Из снегов предо мной изваянья

Я в них жизнь заклинаньем впою.  

Этим Месяцем желтым, ущербным,

Покачнувшим златые рога,

Сохранившимся прутиком вербным,

Я велю вам Живите, снега.  

Оживляются странные лики,

Много созданных снежных людей

Если б было немного брусники,

Я б раскрасил в них пламя страстей.  

Подожду, как совсем покраснеет,

Пред ущербом последним, Луна

Капли три она крови мне свеет,

Я их вброшу, в их сердце, до дна

«Снежные люди устроены…»

Снежные люди устроены,

Снежные боги при них.

Люди, как каста, утроены,

Бог — дополнительный стих.  

Месяцем боги отмечены,

Кровью ущербной Луны,

В членах они изувечены,

Быть как отдельность должны.  

Те, — как болезнью слоновою

Важно распучив живот, —

С алчностью смотрят суровою,

Мир это пища им в рог.  

Те, развернув семипалые