Хоровод нищих - [60]

Он накормил меня, дал пристанище.

Скиталец обрел берег мира.

Скоро поэт, Ионас, заплатит за твою заботу.

Это стихотворение даю тебе в качестве расписки!

Губы Ионаса дрожали. Он потряс листком бумаги в руке и воскликнул:

– Господи Боже! Он все-таки оказался поэтом! Но нельзя допустить, чтобы повторилась судьба Алексиса Киви12. Нельзя!

Ионас выскочил на улицу и погнался за Йере. На лице Нестора появилось беспокойное выражение. Он бросил ботинок и молоток на стол, подбежал к окну, разговаривая сам с собою вслух:

– Дураки оба. Один жаждет рифм и, когда получает их, начинает орать. И болтать о судьбе. Так чья же судьба здесь сейчас адски хороша? Да ничья, за исключением Лидии. Однако она чересчур чувствительна, а мне не нравятся чувствительные бабы. Все они дуры. Работа сегодня совсем не пойдет. Весь труд сапожника превратился в рифмы…

Ионас бежал по главной улице, заглядывал во все мыслимые уголки поселка в поисках Йере. Мастер чувствовал, что он отнесся плохо к поэту, гению, который умел петь по приказу, хотя приказ не исходил ни от жены, ни от издателя. Держа в руке листок со стихотворением, Ионас расспрашивал прохожих. Нет, никто не видел писателя, у которого не было бы длинных волос – символа принадлежности к поэтической когорте. Угнетаемый чувством собственной вины, Ионас возвратился в мастерскую и уселся с опустошенным видом на свое рабочее место, не выпуская из рук стихотворение. Он даже не удосужился посмотреть на Нестора, который спросил:

– Много он задолжал мастеру?

– Кто?

– Он. Этот живчик.

Ионас выпрямился и серьезно спросил:

– Знаешь ли ты, Нестор, что такое творчество?

– Да-а. То, что мы с тобой делаем: чиним и ремонтируем или шьем новую обувку, если заказывают.

– Я имею в виду духовный созидательный труд, – уточнил Ионас. – Знаешь ли ты, что это такое?

– Нет, не знаю. Мастер имеет в виду песенки?

– Когда ты говоришь, у тебя такой вид, будто ты проглотил колючую проволоку, – заметил Ионас.

На том беседа прервалась. Нестор больше не осмеливался даже улыбаться. Он никогда не видел обычно добродушного мастера таким серьезным и сухим. Может, мастер был сильно огорчен? Пожалуй, ему нужна рюмка вина. Хотя и она не всегда помогает. Тоска в вине не тонет, она лишь мокнет от него. Вино – единственный враг человека, который пользуется его искренней и беспредельной любовью.

Спустя некоторое время Ионас отправился на половину гладильной мастерской встретиться с Лидией. Из памяти никак не шла трагическая судьба поэта Алексиса Киви. Великие поэтические произведения не только создаются – их еще и забывают. Сколь должно быть неустойчиво человеческое настроение, если доброта и грусть могут в единый миг превратиться в жестокую холодность.

Когда Ионас открыл дверь гладильного заведения, он решил больше не вспоминать Алексиса Киви. Перед глазами мастера открылась довольно-таки идиллическая картина: Йере и Лидия сидели, прижавшись друг к другу, на углу стола для глажки. Ионас удивился, как они могут целоваться в таком неудобном положении. Проявив деликатность и несколько устыдившись собственного появления, Ионас вернулся к себе в мастерскую и спрятал стихотворение в ящик рабочего стола. Затем он принялся за починку сапог купца Сексманна и сказал своему помощнику:

– Ты прав, Нестор. Мы тоже занимаемся творчеством. Нестор внимательно посмотрел на лицо мастера, на которое внезапно легли темные тени, и ответил:

– Не берись за рифмы. Правильно мастер говорит: жизнь – это гротеск.

– Именно так, мальчик мой, – вздохнул Ионас и поднялся на ноги.

Он сходил в свою комнату и принес небольшую бутылку и две рюмки, сказав при этом:

– Я запрещал тебе выпивать во время работы, но сейчас разрешаю. За компанию со мной.

– Здорово сказано, – взволнованно произнес Нестор. – Если тебя это больше устраивает, я снова буду работать на почасовой оплате.

Йере далеко не ушел. Он просто переместился за стенку. Когда он пришел попрощаться с Лидией, та расплакалась и пообещала, что умрет с тоски. Йере принялся успокаивать ее и попал в западню, о которой так много написано – хотя и различными способами – в мировой литературе и в финских еженедельных журналах. Прощальный поцелуй превратился в начало любовного романа – игры, о которой прожженные циники со смехом говорят: если бы молодые умели, а старики могли…

Почти незаметно ступила на порог зима и сменила собой осень. Йере стал несколько нелюдимым и замкнутым. Чувствовал, что жить в одной комнате с женщиной неприлично. Однажды он услышал, как Нестор сказал мастеру:

– Они поиграют, поиграют, но до свадьбы дело не дойдет.

Инициативы Йере не проявлял, несмотря на прозрачные намеки Лидии. Он относился к тем мужчинам, которые оставляют на завтра дела, не интересные для них сегодня. Знал, что брак – это неизбежный приговор небесного суда, не подлежащий обжалованию. Поэтому он и действовал в обход закона, ибо легкомысленно считал, что Лидия, возраст которой приближался к пятидесяти, переживала вторую молодость, чувствовала себя все лучше и лучше, хотя и куталась в шерстяные одежды. Йере отнюдь не производил впечатления предприимчивого человека. Он руководствовался известным принципом: если не заставишь женщину одобрить твои поступки, то научи ее совершать такие поступки, которые ты смог бы одобрить. Удивительно, но это ему удалось. Лидия перестала заговаривать о свадьбе.