Хоровод - [16]

— Нет, здесь дело в принципе. Она блудодействовала с дьяволом.

— Я помогаю правосудию, а средства должны соответствовать целям. Дайте мне предписание, где говорилось бы о необходимости выяснения размеров дьявольского члена, и я добьюсь точных признаний от этих женщин. Но до той поры я прекращаю допрос.

Процесс шел быстро, приговор был известен заранее. Судьи говорили только по-шотландски. Анна достаточно хорошо освоила язык и поняла, что ей предоставлено право отказаться от своих показаний. Отказ от показаний означал лишь новые пытки, а потом все равно костер. Анна решила миновать уже пройденную ступень, и, гордо подняв голову, во всеуслышание повторила, что признает себя ведьмой. Она испытывала горькое удовлетворение от того, что ничем не связана с этими жалкими подлыми людишками. Злобно глянув на нее, они наложили на нее проклятие за дьявольскую гордыню и присудили вывести на рыночную площадь и сжечь живьем у позорного столба.

Приговор не отличался ни новизной, ни изобретательностью. Но Анна чувствовала подспудное удовольствие судей. Сильный всегда прав.

Суд внес некоторое разнообразие в монотонное существование Анны. Она целыми днями лежала ничком в своей камере, чувствуя, как понемногу уходит боль из ее измученного тела. Нога заживала медленно — ведь Анну почти не кормили. Да, ее правая нога уже никогда не станет прежней. Один палец оторван, остальные безнадежно изувечены. Анна заставляла себя ходить, скрипя зубами от боли. Она не хотела, чтобы ее несли, на костер она взойдет сама. Судьи пообещали ей последнюю прогулку. Правда, недолгую — от дверей тюрьмы на телеге повезут прямо на рыночную площадь, где и казнят.

Площадь Анна видела каждый день через крест своего окна. Виселица, лавки, позорный столб. Теперь поражение было полным. Боль принудила Анну оболгать саму себя, предать тех, кто был дорог ей, и тех, кто любил ее. Осталось сделать последний шаг. Понести последнее наказание.

Она то сходила с ума от страха, то лежала совершенно безучастная ко всему, равнодушно доживая последние дни и часы. Анна чутко улавливала все шорохи, вслушиваясь в тишину ночи, солнечный свет дарил ее последними лучами. Облака, как бы прощаясь с ней, проплывали мимо креста окна.

Когда Анна пыталась шевелить искалеченными пальцами, затихающая боль снова усиливалась. Гесслер соединил ее душу с телом. Ей пришлось поступиться душой, чтобы облегчить телесные муки, но скоро душа покинет свою оболочку, оставив бренную плоть корчиться в языках пламени. Анна не боялась, что после сожжения от нее ничего не останется. С детства ей внушали мысль о бессмертии души. Костер не пугал Анну. Но она оплакивала безвременное расставание с жизнью, пытаясь в песнях излить свою скорбь.

С веселой толпою

К Матери входишь ты.

Тихой росою

Май окропил цветы.

Вечером перед казнью ее одиночество нарушило появление прыщавого юнца, читавшего проповедь с амвона новой церкви. Он ничуть не изменился, что поразило Анну. Ей-то казалось, что с памятного воскресенья накануне Майского дня и ночи прошла целая вечность.

Что ему надо? Прочитать ей очередную лекцию о развращенности Рима или обсудить красоты соборной архитектуры? Неужели он не понимает, что здесь не место и не время для этого? Юнец принялся рассуждать об обновленной религии и торжестве науки над предрассудками и суевериями. Вера основывается на разуме и логике, самозабвенно вещал он, размахивая руками. Найден новый подход к прочтению Писания. Наконец, как завещано пророками, люди будут снова почитать в Боге воплощение разума и справедливости.

Анна вполуха слушала эту высокопарную околесицу, но потом не выдержала и прервала не по годам рьяного мальчишку:

— Замолчите! Мне дорога каждая минута. Я не намерена тратить отпущенное мне драгоценное время на вашу болтовню. Ваши разумные и справедливые ждут не дождутся утра, чтобы обложить меня вязанками хвороста и поджечь их. Что может предложить мне ваша хваленая церковь?

Священник слегка смутился. Он явно не ожидал столь резкого отпора.

— Боюсь, что ваша церковь руководствуется не здравым смыслом и логикой, о которой вы так красиво говорили, а исключительно собственной выгодой. Допустим, я приму вашу религию. Что меня ждет дальше? Завтрак у престола Господня после сожжения? Что вы можете мне предложить, кроме крапивной похлебки?

Лицо проповедника посветлело.

— Я хочу убедить вас в том, что эти абсурдные фантазии всего лишь папистские суеверия. Никто на земле не может обещать вам, что вы попадете на небеса. Все в руках Божьих, и нам, смертным, не дано права изменять волю Его. Я понимаю, учение это сурово, но разумно. Вспомните о распятом разбойнике. Он не получил ни крещения, ни причастия, Господь пообещал ему...

— Вы распяли разбойника... Если сам Господь мирится с этим, то зачем вы докучаете мне ненужными разговорами? Что вам еще от меня надо?

Неугомонный оратор не сразу унялся.

— Перейдите в нашу веру, и хотя мы не обещаем вам места на небесах, но на земле вас не сожгут.

— Не сожгут? — Анне показалось, что она ослышалась. Ее пальцы впились в соломенный тюфяк, ноги свело от напряжения. Что он говорит, почему ходит вокруг да около самого главного?