Хорошо посидели! - [136]

Мне всегда было жаль этих людей, становившихся «буками», лишавших себя той радости, которую все-таки можно было иметь, или лучше сказать, от которой ни в коем случае не следовало отказываться в заключении, — радости человеческого общения. В том числе радости помогать по возможности другим людям, приносить им какое-нибудь душевное облегчение, скрашивать их унизительное, бесправное существование в окружении заборов, часовых, и собак снаружи, воров, убийц и прочей уголовной публики рядом. Люди такого склада дополнительно к реальному своему тяжелому положению еще и сами вгоняли себя в постоянное самоощущение страдальца. Они не оставляли в себе места для других чувств, переставали быть сами собой, то есть людьми, наделенными страстями и другими свойствами человеческого характера. Тем более, для спасительного в тяжелых обстоятельствах юмора. Таких «бук» нет в моих воспоминаниях прежде всего потому, что мне нечего про них вспомнить. Да и им самим, кроме как о своих страданиях, не о чем вспоминать. Мемуары таких людей обычно лишены главной правды жизни — полноты ее изображения, ее многосторонности, ее многоцветия. Такие воспоминания неизбежно оказываются стандартными схемами, отличающимися одна от другой в основном именами, географическими названиями, или датами однотипных событий.

По вечерам, когда надзиратели отдыхали на своей работе, либо дремали по очереди на вахте, либо резались там в домино, у меня, в кабинете учебной базы, собиралось несколько моих друзей из числа «придурков», то есть тех, кто работал в зоне и кому не надо было утром рано подыматься на развод. Бывало, отмечали мы там получение кем-нибудь из наших друзей извещения об освобождении.

Ждал такое извещение и я. Можно сказать — заждался. Ведь очень многие мои товарищи уже освободились. Некоторые — уже год назад. Я, разумеется, понимал, в чем причина задержки. Дело в том, что я послал в различные инстанции не заявления с просьбой о сокращении срока и тем более не просьбы об амнистии, а жалобы на незаконный арест и незаконное содержание в лагерях без решения суда. В каждом своем заявлении я настаивал на полном пересмотре моего дела.

В ответ я каждый раз получал стандартные ответы: «Ваша жалоба рассмотрена. Оснований для пересмотра вашего дела не найдено». Такой же ответ я получил и после смерти Сталина и расстрела Берии, то есть уже в период массового освобождения политических заключенных. Теперь я ожидал ответа на два своих заявления с просьбой об освобождении на имя Н. С. Хрущева.

Зная, что заявления от заключенных на его имя, иногда очень подробные, идут едва ли не целыми вагонами и что в лучшем случае ему докладывают лишь краткие выжимки из этих обращений к нему, я написал свое заявление в телеграфном стиле, с тем, чтобы его нельзя было сократить. Поскольку оно было столь коротким и притом, скорее всего, единственным в своем роде, приведу здесь его содержание полностью:

«Мне, как и всем необоснованно репрессированным, предстоит освобождение. Соответственно просьба не об этом, а исключительно об освобождении в надлежащей форме, то есть в форме полной реабилитации…»

До этого я написал еще одно обращение к Хрущеву. Тоже в необычной для таких случаев форме.

Гражданину Хрущеву

От заключенного по решению ОСО,

по обвинению в преступлениях,

предусмотренных Ст. 58–10, ч. 1 УК РСФСР,

на срок 10 лет ИТЛ.

Глубокоуважаемый Никита Сергеевич!

Обращаюсь к Вам с просьбой, написанной в стихотворной форме.

Я избрал эту форму потому, что в стихотворении можно кратко и убедительно сказать то, на что иначе нужно много места.

На папке следственной — «хранить вечно».

Историки будущих поколений

Прочтут и смеяться будут, конечно,

Над пошлой нелепостью обвинений.

Да что там грядущее поколенье!

Вот она тут, бумажная кипа.

Сам следователь вынес постановление:

«Материалы ареста — сплошная «липа».

Но, не сменив материала подмоченного,

Ничего не добрав для судейских весов,

Следствие фабрикацию уполномоченного

Подшило, оформило и… в ОСО[23].

В ОСО штабеля недоказанных дел

Валяли быстрее котлет:

— Ага, агитация? — в ИТЛ.

— На сколько? — На десять лет.

Да, я агитатор. На фактах истории

Оружием лекций, книг и статей

Я агитировал в студенческой аудитории,

Учил рабочих, учительство и детей.

Как агитатор я очень был счастлив,

В окопной землянке, при двух фитильках,

Увидев бойцов наступающей части,

Сидевших с книжкой моей в руках.

Значит — страну от фашистских ударов

Я защищал не одним автоматом,

А бился в ста тысячах экземпляров

Книжки моей, выпущенной Воениздатом.

Специальность моя у историков редкая,

Не писал я о прошлом издалека.

В глубины веков уходил в разведку я

Для советской науки добывать «языка».

Палеография и сфрагистика,

Добрый десяток других наук,

Тысячи рукописей — до листика —

Вот стоимость фактов из первых рук.

И в ходе архивных кротовых разрытий,

Вздымавших рукописей пласты непочатые,

Родилось немало полезных открытий

(После ареста — и то печатали).

Дикость! — печатать брошюры и томы,

Агитировать в массах статей тиражами

И вдруг: «…Вы таким-то троим знакомым

Недовольство политикой выражали…»