Хорошо и плохо было жить в СССР. Книга вторая - [6]

Глядя на фотографии прошлых лет, я вижу, как много на улицах нашего города бедно одетых людей. Бедность – это отсутствие новых вещей. Это когда нет возможности одеваться элегантно, со вкусом, разнообразно. Новой обуви у простых людей в СССР я встречал мало. А новая и красивая обувь, я считаю, это первый признак зажиточности и достатка. Мужские модельные полуботинки стоили от 18 до 45 рублей, зимние кожаные ботинки – от 25 до 45 рублей. Женские сапоги – от 25 до 70 рублей. Женские туфли – от 12 до 22 рублей. Женские зимние ботинки или полусапожки – от 18 до 30 рублей. Все эти товары, конечно, были отечественного производства. Импортные же вещи стоили около 100 рублей и выше. Будучи уже зрелым человеком, я однажды узнал, что нормальная норма потребления обуви на человека – 3 пары в год, столько в среднем приходилось в 60-70-е годы на среднего жителя США, Англии и ФРГ, а у нас в Советском Союзе средняя норма потребления обуви составляла 2 пары в год, однако сколько бы я не вспоминал свои детство, юность и молодость в Советском Союзе, я не мог припомнить, чтобы мне удавалось менять обувь два раза в год. У меня была летняя обувь и зимняя. И ту, и другую я носил по три года, пока она не разваливалась. Так жили многие в нашем городе. Обувь сдавали в ремонт, ее подбивали, подшивали, подклеивали и носили снова. Я носил одни и те же брюки, один и тот же пиджак. Обувь и одежду, когда я был маленьким мальчиком и подростком, мама покупала мне на вырост, то есть на один размер больше. Когда я «вырастал» из одежды, она была сильно поношенная, в заплатах, потому что я носил каждый день только ее и ничего другого. Мои приятели также носили одно и то же.

После смерти дяди Коли мне досталась замечательная вещь – импортная болоньевая куртка глубокого синего цвета с отливом. Жена дяди Коли, сердечная дама, отдала нам жаккардовый ковер, хрустальную салатницу и эту куртку. Вернувшись из армии, я надел дядину куртку и пошел в комитет ВЛКСМ, куда замполит воинской части выслал мою характеристику и рекомендацию направить меня на молодежную стройку. И меня направили в Сибирь, в тайгу. Я хотел этого. Я фантазировал, как удачно сложится моя жизнь, если я заработаю много денег. Я куплю машину или мотоцикл, поселюсь в областном городе, а не в районном, буду носить только заграничную одежду и не выпускать из рук портативный транзистор. И вот я очутился на молодежной стройке, в тайге. Явился в управление, оттуда меня послали к прорабу участка, и пока я шел, я десять раз вынул из кармана пачку сигарет. Люди подходили и спрашивали: «Новенький? Откуда, из центра? Что куришь? Дай-ка закурить!» Все смотрели на мою импортную куртку. С интересом глядели на мой чемодан. Некоторые вообще разглядывали меня с головы до ног, причем не по-доброму, а как-то хищно. Я заметил, что молодежи меньше, чем зрелых людей. Мне часто попадались дядьки с усами, плотные, даже с пузом. Я пришел на участок и стал ждать прораба – сел на какой-то пустой ящик, закурил, вынул из чемодана журнал «За рулем», который мне подарил попутчик в поезде. Впереди неподалеку была насыпь, и вот я вижу, что по верху этой насыпи бежит человек, торопится. Постарше меня, крепкий. Я думаю: «Куда он бежит в строительной спецовке посреди рабочего дня?» Оказалось, что он бежит ко мне. Именно ко мне! Подбегает и радуется: «Успел! Эх! А думал, что не успею!», и это была первая и последняя улыбка, которую я у него видел. Ему нужна была моя куртка. Он бесцеремонно щупал ее, заходил со спины, разглядывал, будто я был манекеном. Потом он сказал: «Верно рассказали – хорошая вещь, сгодится. Слышь, земляк, дайка померить куртку!» Я спросил: «Зачем?» И этот человек удивился и скривился: «Как зачем? Ты что, земляк? Я ее у тебя куплю. Понял? Деньги получишь сегодня вечером!» Я не хотел продавать куртку, меня этот разговор даже разозлил. Я так и сказал – ни торга, ни продажи не будет, не желаю. И тогда этот строитель в спецовке наклонился ко мне, встал как футбольный вратарь, и почти заорал: «Ты чего, парень? Ты здесь кто? Я тут всех знаю, а ты когда приехал – три минуты назад? Я – Гена Ро-тов, понял? Я тут всем лучший кореш. А о тебе кто слышал? В общем, следи, что я скажу: если куртку не продашь, то и носить не будешь. Понятно? На твою куртку случайно серная кислота прольется. Или горячий гудрон. Или ее ножичком в столовой на лоскуты порежут, пока ты котлетку кушать будешь. Понял, земляк? Шутки решил со мной шутить? Подумай, очень хорошо подумай! Завтра я к тебе с деньгами подойду, и чтобы со мной без дурости! Слышишь? И не вздумай мою куртку продать кому-нибудь другому! Я первый и единственный, понял?»

Мне был только двадцать один год. Гене Ро-тову – около тридцати. Это был наглый, грубый, вечно недовольный человек, не вынимающий рук из карманов. Он ходил за мной три дня и требовал продать куртку. Запугивал, оскорблял. Он говорил мне, что если своего не добьется, то жизнь моя превратится в кошмар и ужас. Наконец я сказал, что куртка принадлежит другому человеку, моему двоюродному брату. Будто бы я взял ее только поносить, а теперь должен вернуть, отослать домой. Я придумал эту историю, потому что за меня никто не заступился. Я увидел вокруг безразличие, равнодушие. На стройке и в общежитии люди предпочитали свою компанию, ходили по двое, по трое, других не звали, не приглашали. Я отослал куртку бандеролью, поскольку она была легкая. Гена Ро-тов разозлился и при встрече бросил окурок мне под ноги. Это означало, что он хочет драться. С ним были его приятели, тоже строители. Один из них был человек благоразумный, и он сказал: «Да брось ты, Гена! Наплюй. Не дело это – пузыриться из-за такой мелочи». Гена злобно ответил: «Она была уже почти моя, понимаешь? Я хорошие вещи люблю. Мне позарез нужны хорошие вещи».