Хорошо быть богом - [42]

Площадь перед храмом (а по совместительству — домом Комиса) была заполнена народом. Причем большинство собравшихся выглядело отнюдь не благонадежно, Боня даже стал придерживать пояс с кошельком рукой. Из коляски пришлось вылезти. Кучера он отправил домой, попросив по дороге заехать в какую-нибудь харчевню и прихватить еды. Все-таки стукнутые по голове культурой когда-нибудь проснутся, поди, есть захотят. Ну и пикси непременно аппетит нагуляют.

Боня решительно ввинтился в толпу, но продвигаться удавалось с очень большим трудом. Судя по всему, местный народ совсем не был приучен к очередям, вот и валил безо всякого порядка. В толпе кое-где попадались жрецы, но и у этих пастырей опыт построения стада в колонны явно отсутствовал, так что голоса они срывали безо всякого толка.

К одному из таких «организаторов» Боню и вынесло. Тот орал столь громко, что рядом с ним образовался свободный пятачок. Знакомы они вроде не были, но священник Боню узнал и вцепился в него мертвой хваткой.

— Господин Боня, вас мне сам бог послал, — не терпящим возражений тоном изрек он. — Верховный жрец нашего храма Иоанимус срочно просил вас найти, и вот вы сами к нам пришли. Поспешим же, порадуем его!

Вырываться Боня не стал, с церковью он вообще ссориться не собирался, а после зарядки Камня силы (по совместительству алтаря) со стороны духовенства вполне мог появиться интерес к сотрудничеству. Но как жрец собирается пробиваться через такую толпу, Боня не мог себе представить.

Оказалось — просто. Добрым словом и благословением. Символом жреческой принадлежности в этом мире оказался не большой крест на груди, а жезл в руках, довольно увесистый, больше всего напоминающий гетманскую булаву, разве что без острых шипов. Им-то жрец и стал решительно благословлять стоящих на пути. Оказалось, что народ с таким видом причащения к святым таинствам хорошо знаком и подается в стороны сам, пытаясь на ходу и жезл губами чмокнуть, и зубы целыми сохранить. Как это у горожан получалось, Боня мог только гадать. Видимо, сказывались годы тренировок.

Таким манером до храма они добрались довольно быстро. Здесь Боня с некоторым недоумением отметил, что конечной целью толпы является вовсе не Камень силы, а сам храм. Точнее, к алтарю народ тоже прикладывался, но о помощи со здоровьем просили далеко не все, хотя на Камне и лежало несколько человек, охваченных зеленым сиянием.

— Почему же все они в храм рвутся? — спросил Боня жреца. — Вроде же все богослужения прямо на площади проводятся?

— Так исповедальни же внутри, сын мой, — важно пояснил жрец. — Дюжина кабинок, но никогда раньше все разом заняты не были. А последние дни вдруг всякие воры да разбойники исповедоваться в грехах кинулись. За ними и моряки потянулись, теперь, кажется и остальные горожане. Всем клиром круглые сутки грехи отпускаем, силы уж на исходе, но не откажешь же. Верховный жрец радуется, пожертвования рекой текут, — неожиданно недовольным шепотом сообщил он, — а нам — испытание тяжкое.

— Отчего ж такое рвение, не знаете? — с нехорошим предчувствием спросил Боня.

— Так, говорят, видение многим было змея огненного, который обещал всех грешников огнем пожечь, а души на муки вечные забрать. И, говорят, спалил уже многих. Только вот расхождения есть во мнениях, кто этого змея прислал: бог или враг рода человеческого… Но в грехах покаяться все спешат.

В ворота храма жрец Боню не повел, а открыл маленькую дверцу за колонной, справа от главного входа.

«Смотри-ка, служебный вход и здесь предусмотреть не забыли, — мысленно похвалил жрецов Боня, — а мумрики говорили: „Отсталый мир“…»

Внутри оказалась довольно длинная и темная винтовая лестница, заканчивавшаяся выходом на балкон, который тянулся по периметру всего небольшого здания.

— Внизу исповедальни и комнаты с инвентарем, — пояснил жрец, — а здесь кельи клира.

Келья верховного жреца храма оказалась небольшой, но богато обставленной комнатой. Сам Иоанимус восседал в резном золоченом кресле за столом с бумагами, но повернулся в сторону вошедших. Боня вспомнил, что надо идти под благословение. Правда, слова отзыва: «Да воссияет свет!» из башки у него выскочили, так что он пробормотал что-то вроде: «Никто нас не зазрит!», но настолько невнятно, что и так сошло.

— Сын мой, — начал Иоанимус, — не прольешь ли ты свет на некоторые непонятные вещи, происходящие в городе?

Откровенничать Боне не хотелось, поэтому он изобразил на лице рвение и как бы от его избытка перебил верховного жреца, одновременно пытаясь сменить тему.

— Насколько понимаю я, недостойный, — скромно начал Боня, — творец почтил своим вниманием сей древний город. Вот, не далее, как вчера милостью божией открылся мне в доме тайник покойного Мазиуса, и оказались там изрядно любопытные документы.

Боня протянул Иоанимусу договор между принцем и верховным понтификом алов.

Верховный жрец свиток принял и стал читать с видом вежливого любопытства, которого хватило ровно до того момента, как до него дошла суть вопроса.

— Ах он еретик! — завопил Иоанимус и выдал минут на двадцать тираду о происхождении Алексея Фоки (абсолютно незаконном) и о половых и прочих извращениях его самого и его матери. Надо отдать верховному жрецу должное, богохульств в его речи не было вообще, слово «черт» или аналогичные не звучали, как неуместные в устах священнослужителя, но такие богатые краски мата произвели впечатление и даже слегка смутили Боню, которому «великий и могучий» был все-таки родным.