Хорошие собаки и этология человека - [6]

И сравним с пит-булем среднеазиатскую овчарку, алабая. Собака самостоятельная, способная к оптимальной организации стайной жизни, едва ли не умнейшая и надолго всё запоминающая, со здоровыми инстинктами и великолепным соблюдением всех полагающихся ритуалов. При том, что пошутить многие из них любят, однако же свои функции исполняют только на полном серьёзе. На одну обманку два раза не попадаются, правду от фальши отличают быстро. Умеют сами верно определить круг обязанностей и тщательно, с полезной инициативностью, их соблюдают. В различных ситуациях «азиаты» ведут себя по-разному, в зависимости от обстоятельств. Одно дело — на своей территории, другое — на чужой, так — днём, этак — в сумерках и ночью. До смерти с собаками не дерутся, сдавшихся отпускают.

Как можно предположить, учитывая азиатский менталитет, пит-буль в кишлаках и аулах придётся, скорее всего, не ко двору. А среднему американцу, самому западному из западных людей, хорошая для Средней Азии собака вряд ли покажется настолько уж хорошей. Не соответствует подсознательным, глубинным устремлениям! (Впрочем, сейчас национальным пристрастиям американцев отвечает, в среднем, совсем иная собака — примерно, как у англичан: круглая в сечении, с добрыми и глупыми глазами, редко сползающая с дивана и совершенно не агрессивная. Но ведь и сами американцы очень сильно изменились… Однако их сегодняшнему вкусу «среднеазиат», пожалуй, отвечает ещё меньше).

И тем не менее, несмотря на это и другие выше описанные несоответствия, именно в нормальности собак и заключается важнейший их фактор полезности для людей западной цивилизации. Причём полезности собак действительно хороших, в традиционном представлении, со здоровым, правильным поведением. А именно: хорошая собака может служить некой точкой привязки к системе этологически нормальных координат в построении общих отношений с окружающим миром, в определенной степени — противовесом ложным ценностям современного общества, пагубно влияющим на развитие полноценной личности.

В целом проблема обесчеловечивания человека в условиях уродливо построенной цивилизации прекрасно описана К. Лоренцом («Восемь смертных грехов цивилизованного человечества»). Коснёмся пары её граней, на которых особенно отчётливо проявляется потребность людей в общении с хорошими собаками, в помощи со стороны собак.

Урбанизированный человек в отрыве от живой природы, от естественного, с биологической точки зрения, миропорядка, от естественных опасностей, требовавших в ответ наличия силы духа, смекалки, изобретательности, проницательности на уровне интуиции, а также коллективизма, альтруизма, самоотверженности и много чего ещё, и потому исторически выработавших у нас те качества, что мы считаем истинно человеческими (хотя всё перечисленное, вне сомнений, присуще и хорошим собакам), он теперь, и давно уже, очевидно уходит от своего естества, разрушает его, культивирует в себе противоположные качества, подрывающие устойчивость на микро- и макропопуляционном уровне, устойчивость родовую, племенную, национальную, этническую, а в конечном итоге и вообще видовую.

Дезориентация человека начинается с детства и постоянно подкрепляется отравленными плодами нынешней культуры. Например, кинематографом, телевидением и даже театром. Древнегреческий, традиционные японский и китайский театры с воспитательной точки зрения лучше современных зрелищных представлений уже только одним использованием характерных масок. По тому, какая надета маска, определяется и отношение зрителя к герою. Теперь вспомним, что у людей (не у всех, правда) имеется замечательное качество определять с первого взгляда, по внешности, по выражению глаз, характер и склонности других людей, причём с довольно высокой степенью точности. Это качество врождённое, но развивается (или, наоборот, подавляется) в процессе воспитания, с опытом. В связи с этим можно упомянуть небезызвестное «Глаза — зеркало души» и народное «Бог шельму метит», и петровское «Рыжих и косых в государеву службу не брать», да и Ломброзо, как бы его некоторые ни ругали, свою теорию отнюдь не на пустом месте выстроил. А между тем, актёров, способных к перевоплощению, что в рыцаря без страха и упрёка, что в распоследнего подлеца, в любые времена водится не слишком много. Ну, там, Смоктуновский, Евстигнеев, Басилашвили… Мало кто, не из числа завзятых театралов и киноманов, навскидку сможет перечислить больше десятка лицедейских талантов равного им масштаба. А остальные актёры, в массе своей, перевоплощаться не умеют. Вот и получается, что смотришь на благородного экранного героя, и видишь, что не может, никак не может быть он таким хорошим, рожею не вышел. Или обратно, играет всякую сволочь, а по лицу ясно, что к низостям не склонен даже под угрозой оружия. Но тогда лишь ясно, когда есть жизненный опыт, есть привычка запоминать и сравнивать. А если нет?

Растущий ребёнок знакомится с новыми людьми и смотрит фильмы по телевизору. Допустим, что каждое знакомство даёт ему верную информацию о людях, а каждые два из трёх героев кино — неверную. Но с людьми он знакомится — так, чтобы их понять — от силы раз в неделю, а телевизор смотрит по три раза на дню. Научится ли такой ребёнок верно оценивать людей на интуитивном уровне, при мимолётной встрече? Вряд ли. А если два-три поколения вырастают в атмосфере ложной информации, тогда что? А тогда на инстинкте самосохранения выстраивается и распространяется модель фальшивого поведения, например: адресованная всем псевдоулыбка и готовый для всех же камень за пазухой. Основа тому — постоянный подспудный страх, а стало быть недоверчивость вплоть до подозрительности и готовности к превентивному удару, если только чьё-либо непонятное поведение окажется истолкованным как потенциально угрожающее. И следствие — неврозы, срывы, нарушения социализации и даже наркомания (средство уйти от стресса) и гомосексуализм (смещение сексуальной ориентации вследствие боязни лиц противоположного пола и неумения наладить с ними нормальный контакт). Всё это, вплоть до войны Америки с Ираком, можно истолковывать как симптомы тщательно упрятанной ксенофобии, развившейся на почве противоречий в информации, получаемой, с одной стороны, вербальным, а с другой — невербальным путём.