Хорошая компания - [5]

Они казались одним целым – такие спокойные, милые и молодые. Семья.

Флора положила фотографию в карман кофты и помедлила, наслаждаясь своим триумфом, – потому что именно это Флора всегда и делала. В разделении эмоционального и прочего труда, которым был их брак, Флоре досталась роль того, кто находит пропажи. Домашний святой Антоний. Предметом ее гордости (и источником раздражения для Джулиана) было то, что, когда он заявлял, что что-то безвозвратно пропало, она обычно могла найти это за пару минут, следуя запутанными путями беспорядочного ума Джулиана и вычисляя его шаги в реальности. Разве не так через какое-то время начинают работать все пары? Видеть контуры чьего-то мышления настолько легче, чем свои собственные?

Она принялась убирать папки, конверты, записные книжки и ручки обратно в ящик и решила быстренько кое-что выкинуть, пока Джулиан не стоит над ней с возражениями, веля оставить все как есть, пока он сам не посмотрит – что почти никогда не случалось. Это было еще одно поле ее компетенции: сводить их жизнь к необходимому, назначая себя судьей и присяжными над обломками их прошлого, решающим, что останется, а чему придется уйти. Они были так сентиментальны, ее муж и дочь.

Флора быстро пролистала по большей части пустые записные книжки. В загадочных каракулях больше не могло быть никакого смысла. Мусор. Попробовала все маркеры, половина засохла. Взяла один из тех, что писал, и надписала конверты, чтобы в общих чертах было понятно, что в них («Открытки», «Семейные фотографии», «Программки»). Вытащила из самой глубины ящика коричневый конверт, затвердевший от старости, и из него выпало что-то блестящее и яркое, золотом сверкнувшее на потрескавшемся бетонном полу. Кольцо.

Кольцо?

Флора сразу узнала обручальное кольцо Джулиана – одно из его обручальных колец. К ее печали, он их вечно терял. Сколько уже? По крайней мере три. Кольца почти всегда пропадали на съемках или в театре, потому что ему приходилось их снимать, когда кольцо не вязалось с ролью, и еще потому, что Джулиан был таким рассеянным. Флора надела кольцо на большой палец. Запасное не помешает, потому что в конце концов он потеряет и то, которое носит сейчас.

Вернувшись в кухню, Флора сняла кольцо, чтобы получше его рассмотреть, и кое-что заметила: на нем была гравировка. Единственным кольцом, на котором они делали гравировку, было первое, потому что потом на это вечно не хватало времени. Значит, она держала в руках самое первое обручальное кольцо Джулиана.

В глубине живота у нее медленно разлился холодок. Мозгу потребовалось несколько секунд, чтобы уловить понимание, расползавшееся по телу. Джулиан потерял кольцо, которое было у нее в руках, тем летом, когда была сделана фотография. Как-то днем пришел к ней, такой сконфуженный. Пошел купаться в пруду, и кольцо соскользнуло в солоноватой воде.

– Ну что ж, – сказала Флора. – Надо будет купить новое.

Она не хотела, чтобы ему стало еще хуже, поэтому не стала показывать, как расстроилась из-за того, что он потерял кольцо. У нее внутри все оборвалось. Ей нравилось то кольцо, слишком дорогое, но такое красивое. Оно было широким и плоским, а по нижнему и верхнему краю шла полосочка из крохотных шариков – зернь. Когда Флора в день свадьбы надела кольцо на палец Джулиана и подняла глаза на него, на его прекрасное лицо, она подумала: мой.

И на тебе. Кольцо было у Флоры на ладони. Оно лежало в конверте в глубине каталожного шкафа в гараже.

Теперь Флора взмокла уже по-другому, ее прошиб холодный пот, несмотря на физические усилия и поднимающееся солнце. Она вдруг ощутила острое желание позвонить матери, которой уже больше десяти лет не было в живых. Она почти чувствовала присутствие матери рядом, видела, как та, привычно нахмурившись, смотрит на кольцо, и слышала ее громкий обеспокоенный голос: «Флора? Да что ж это такое, бога ради?»

Глава вторая

Пока девушка (как ее, Мора? Молли?) брала у Марго интервью, какой-то совершенно незнакомый человек, сидевший у противоположной стены кафе, снимал ее на свой телефон. Некоторые пытались сделать фото украдкой, но у них редко получалось, потому что, во-первых, все было до боли понятно, – горбились, держали телефон под неудобным углом, вели себя подчеркнуто осторожно, как собирающийся что-то натворить подросток, – во-вторых, Марго, как почти все ее узнаваемые знакомые, шестым чувством улавливала, что ее заметили, даже если заметивший стоял в очереди у нее за спиной, или на тротуаре перед рестораном, или на другой стороне улицы. Некоторые актеры говорили, что ощущают при этом покалывание в затылке или в кончиках пальцев ног. Некоторые, знала Марго, радовались (Меня заметили! Я существую!), несмотря на жалобы. Интуиция Марго проявлялась в виде необъяснимой печали. Она могла покупать продукты, обедать в ресторане, гулять с другом, как вдруг ощущала волну уныния и думала: ну что еще?

Дело всегда было в камере. Всегда. А теперь, когда камера была почти у всех в руках, наблюдение, казалось, не прекращалось никогда, с экзистенциальной тоской приходилось сражаться ежедневно.

Что за жизнь пошла… Кто-то хочет сфотографировать ее обычным утром в среду, со стаканом лимонной воды, в маленьком кафе в Ларчмонте. Мест, где Марго чувствовала себя в безопасности, невидимкой, становилось все меньше и меньше, а это кафе было таким почти все те годы, что она жила в Лос-Анджелесе. Одной из причин, по которой они с Дэвидом избегали Вестсайда – Беверли-Хиллз, Пэлисейдса, Санта-Моники, – было то, что их район, в отличие от них, не казался Голливудом. И хотя автобусы