Хореограф - [21]

Хореографу хотелось провести рукой по носу достойной лепки, по выраженной ложбинке под ним, ведущей к необыкновенно чувственным губам, охватить ладонью упрямый подбородок – ощутить пальцами эту архитектонику редкого сорта орхидеи. Кажется, этот малый был из тех людей-орхидей, что обладают необыкновенной сексуальной одаренностью – сплошной непрерывный соблазн! Уловки их столь изощренны, что шмель-простак, так и не распознав во всех этих запахах, формах и ворсинках подмены пчелы, опылит цветок, охваченный сладострастным зудом.

И все же была в его облике некая шалость природы: черты его как будто требовали уточнений, и оттого казалось, что на этом лице можно выписать любой лик: будь то ангельский или дьявольский. Спектр впечатлил Залевского сценической перспективой.

Ухоженный, источающий остро читаемый с мороза карамельный аромат: возможно, творение знаменитого японского парфюмера-мистификатора – соблазнительный и обманчивый запах игры. Каков! Залевский производил тщательный осмотр. Быть может, чтобы спровоцировать парня. Он оценивал расстановку сил как выигрышную для себя. Ему было свойственно позиционное чутье шахматиста. Побеждает только нападающий. Он имел значительный перевес по всем позициям, а владеющий преимуществом не только имеет право атаковать, но и обязан, иначе он рискует растерять свое преимущество.

Залевский перевел взгляд на грудь парня: на джемпере красовался квадрат со значком в центре.

– Упаковку презервативов напоминает, – не удержался он от замечания – не потому, что хотел задеть, а из стремления к хорошему вкусу во всем, что его окружает. С некоторых пор хореограф взял за правило избегать общения с людьми дурного вкуса. Он давно заметил, что дурновкусие – вещь коварная и агрессивная. И видимая его часть есть отражение внутреннего дурновкусия – взглядов, манеры общения, выражения чувств, да и самих чувств. Все это, конечно же, не имело отношения к его собеседнику. Просто Марин, вероятно, что-то упустил в текущих модных тенденциях. А впрочем, и не следил особо.

– Если на принте презерватив, значит, я – перец, – заявил мальчишка.

– А если упаковка, то – гондон. Логично?

– Слушай, попробуй соскочить с навязчивых дум о гондонах. Может, еще какие-нибудь мысли в голову придут?

Хореограф усмехнулся: карамелька оказалась с перцем. Но решил дожать – наказать за дерзость.

– Так можно узнать, что это?

– Не знаю. Товарный знак, наверное.

– Рекламной площадкой работаешь?

– Да, человеком-бутербродом. Там еще на спине принт. Получается булочка-мяско-булочка.

Где там булочка, где мяско? Худой пацан, ведущий явно не самый здоровый образ жизни, с раздражением подумал Залевский. Дерзит нахально. Тем не менее, ему пришлось признать, что у мальчишки оказалась неплохая реакция – Марин ведь сам нарывался, вполне сознательно. В общем, дурацкий выходил разговор. Не о том. Все-таки трансформация чувств в слова – непредсказуемый процесс!

На лице юного собеседника читалось разочарование: его пригласили на завтрак, состоящий из него самого. Им даже не угощались. Его беззастенчиво употребляли – по-дружески, на эмоционально положительном фоне. Юноша еще не умел прятать огорчение за подобающим выражением лица, и хореографу тягостно и досадно было осознать себя тому причиной. Залевского наполняло раздражение: все шло не так, и он не мог найти какой-то рычажок, способный задать разговору другое направление. Позднее он спросит себя: почему он решил, что им предстоит сражение, шахматная партия? Почему парень вдруг показался ему в тот момент противником? Интуитивно угадал будущее противостояние? Или приступ холодного высокомерия был его реваншем за разницу в возрасте, которую он ощущал с досадой? Откуда он такой, этот мальчик-орхидея, посреди стылой Москвы – милый малый, жесткий перец?

– Ты же не москвич? Откуда ты?

Марин, пожалуй, не удивился бы, услышав название какого-нибудь экзотического архипелага.

– Я в Москве уже два года. Это важно?

– Нет, совсем нет! Сравнение с собором насмешило. Москвичу в голову, пожалуй, не пришло бы. Чувствуется свежесть впечатлений от столицы.

В серых глазах визави плавали льдины. Залевский решил пожертвовать пешку: свое немосковское, хоть и столичное (без уточнений) происхождение – гамбит для обострения игры и быстрейшего ее развития. Усыпить бдительность партнера.

– Я тоже издалека. Просто люблю Москву иногда. Не только за возможности. Вот за такие места, например, – раскинув руки, пояснил Залевский.

Кафе, устроенное в здании начала прошлого века, хореограф находил милым и уютным, чему немало способствовали диванчики, торшеры с мягким светом, все эти баночки притворно домашних варений и солений на подоконниках.

– Сто лет назад здесь располагалась кофейня табачного торговца, а теперь проходят литературные вечера, кинопоказы, – объяснял выбор места Залевский. – Мне напоминает домашние посиделки с друзьями моих родителей.

– Здорово, – сказал парень.

Продолжать светскую беседу не имело смысла. Собеседник не видел ничего вокруг, думал о чем-то своем и подстраиваться под настроение Залевского намерен не был. Казалось, он чего-то ждал от Марина.