Холопка - [5]

На этот раз Раиска нашла нужные слова и произнесла их уверенно и в достаточном количестве. Это были очень веские слова. Не то, чтобы уж очень оскорбительные для него, но способные «достать» любого.

— Однако, уходи, — сказал он, спокойно выслушав ее. — Ты утомила меня. Понадобишься — позову. Не холопье это дело — незваной являться пред светлые барские очи.

— Да пошел ты туда-сюда, а потом еще дальше! — послала его Раиска, вставая.

Засмеялась громко и ушла с видом победным.

5

Но чувства одержанной победы у нее не было. И «ноги кривые», и «холопка» застряли в мозгу. От них вскипала кровь, сердце требовало мщения.

Как он смел, этот жалкий городской чистоплюй, так пренебрежительно, так свысока разговаривать с нею? Как он смел говорить «уходи» и «ты утомила меня»? Да еще и «понадобишься — позову»! Ишь, корчит из себя барина! Да голову ему отрубить за это!

«Видали мы таких… в гробу и белых тапочках».

Вспомнила недавний сон свой: веселый домик с крашеными резными наличниками, с терраской по нижнему этажу, с витыми балясинами… Небось, именно такой и стоял когда-то в Яменнике, и не зря он приснился, но этот тип как-то очень решительно отстранил ее от красивого домика, словно отобрал в собственное владение: «Я дворянин… а ты холопка».

Раиска спросила у матери: неужели это правда, что когда-то на месте Яменника стоял барский дом с прудами и форелью в ручье? Мать сказала:

— Кто это помнит! Тому уж сто лет, или больше. Но рассказывали, что был, будто бы, дом большой — нижний этаж каменный, верхний деревянный.

— А терраска была?

— Может, и была…

— И лестница, небось, с резными балясинами на ту терраску?

— Может, и лестница…

Про свой поход в Яменник и про разговор с «барином» Раиска матери опять-таки не сказала. И продолжала досадовать, что рано оттуда ушла. Надо было еще поиздеваться над ним: ишь, трубку курит… штаны кремовые носит… тросточка… форели ему захотелось!

— Мам, а у нас в сундуке, вроде бы, старый сарафан хранится?

— То бабушки моей Оксиньи память…. А ей, вроде бы, от своей бабки достался. Его только по праздникам носили.

— А-а, так этот сарафан еще крепостное право помнит! Дай-ка я примерю, гожусь ли в холопки.

— Примерь. Может, впору окажется?

Сарафан был богатый, с вышивками на рукавах, по подолу, на груди, но попахивал нафталином и чем-то затхлым. Однако выглядела в нем Раиска нарядной. Если еще налепить на него заплат…

Вечером, уж в сумерках, с улицы велосипедный звонок прозвякал, скромно так, вежливо — это, значит, Витя Муравьев явился. Приезжает из Овсяникова, а оно в семи километрах от Сутолмина. Что ж, дураку семь верст — не крюк.

Раиска ему из окна:

— Я уже спать легла.

То есть, поезжай, парень, обратно. Велосипедист сразу опечалился.

У Вити прозвище — Муравлик, Раиска так нарекла. Он ростом пониже ее и ужасно прилежный да трудолюбивый — истинно лесной муравей. Все десять классов на одни пятерки прошел. Обалдеть можно! А познакомились, между прочим, в городе, она там сметану да творог продавала на рынке, а он притулился неподалеку к фонарному столбу, все смотрел на нее.

— Чего уставился? — спросила она его. — Глаза намозолишь. Купить, что ли, меня примеряешься?

Он чистосердечно вздохнул:

— Купил бы…

— Так чего ж?

— Денег таких нет…

Она засмеялась.

— Ладно. Ты на велосипеде? Ну-ка, довези меня до автостанции.

Вот так и познакомились. Дело было месяц назад, с тех пор и повадился он в Сутолмино. Приедет уж в сумерках, позвякает, вот как нынче…

Раиска ему из окна:

— Чего тебе надо-то? Зачем приехал? Кто тебя звал?

Он оробело молчал.

Тут мать вмешалась:

— Выйди, выйди! Ишь, спать… Как старуха старая. Парень эва какую дорогу сломал, а ты кобенишься.

— Мало ли их тут понаедет на лисипетах! К каждому и выходить? — строптивилась Раиска. — Пусть помучается. А то больно просто: он приехал — я выскакивай встречать.

Однако вышла, уважила чужие страдания… в сарафане прабабкином. Витя аж просиял: так ему понравилась она в новом-то наряде. И оробел еще больше.

Сели на скамейку у стены, окошко над ними тотчас раскрылось: матери охота поговорить.

— Витя, косить начали?

— Косили нынче с утра, — отвечал он вежливо.

— Свою усадьбу или общественное?

— Свою. Да только отца сразу позвали, пилорама сломалась. Так я один косил.

— Завтра, вроде бы, дождик обещали? Ты сводку погоды не слушал? Как сушить-то будете, если накосили?

— Мам, ну что ты с глупыми вопросами! — возмутилась Раиска. — Ухажер ко мне приехал, а не к тебе.

— С тобой о чем ему толковать? У тебя что ни слово, то поперек.

— Да уж как-нибудь без тебя обойдемся.

— А ты не будь чем щи-то наливают или чем ворота-то запирают. Дай и мне с хорошим человеком поговорить.

— Ой, я не могу! — вскричала Раиска. — Ну и родительница у меня!

Отношения матери с дочерью всегда были на равных.

— Я уезжаю завтра, — сообщил Муравлик тихо. — Вернее, уплываю… на теплоходе.

У него дядя живет в Ярославле, советует племяннику поступить в тамошний университет. Витя, как и Раиска, только-только закончил десятый класс, но еще зимой на областной олимпиаде по математике занял первое место; у него способности ко всем предметам.

— Да уплывай, мне-то что! — сказала Раиска небрежно. — Попутный ветер в зад!