Холодный зной - [17]

Синьора с грустью прочитала это письмо. Конечно же, Бренда, должно быть, ошибалась, что дела в семье обстоят так плохо. Рита и Хелен написали, потому что хотели получить ее поддержку. Если отец ложится в больницу, нужно ли ей вернуться домой?

Стояла весна, и Аннунциата никогда еще не была так красива. Но Синьора выглядела бледной и грустной. Даже соседи пригласили ее пообедать, спросив, не хочет ли она бульона с яйцом и соком лимона? Она поблагодарила их, вид у нее был изможденный. Они волновались за нее.

В отеле напротив Марио и его полная хозяйственная жена тоже узнали о плохом самочувствии Норы. Возможно, кто-то шепнул им.

Братья Габриелы нахмурились. Когда женщина заболевает таинственной болезнью, это часто означает всего лишь одно — то, что она беременна.

Те же самые мысли крутились и в голове у Марио. Но он невозмутимо произнес:

— Этого не может быть, ей почти сорок.

Все ждали, что ответит доктор.

— Все идет от головы, — сказал доктор по секрету. — Странная женщина, у нее нет проблем со здоровьем, просто она очень сильно опечалена.

— Тогда почему она не едет домой, туда, откуда приехала? — спросил старший брат Габриелы. Он считался главным в семье, с тех пор как умер отец. До него доходили неприятные слухи о его зяте и Синьоре. Но он не верил в них. Человек не мог быть так глуп, чтобы заниматься подобными вещами практически на пороге собственного дома.

Все жители деревни видели, как грустна Синьора, но даже семья Леонэ, жившая по соседству, не могла пролить свет на эту тайну. Бедная Синьора, она просто сидела, уставившись в одну точку.

Однажды ночью, когда вся его семья спала, Марио пробрался в ее дом.

— Что случилось? Все говорят, что ты заболела и лишилась рассудка, — произнес он, натягивая одеяло, на котором она вышила названия итальянских городов — Милан, Венеция, Неаполь, все разноцветными нитками, а вокруг них маленькие цветы.

— Это в знак нашей любви, — говорила она Марио, — когда я вышивала их, я думала о том, что живу рядом со своим любимым мужчиной.

В ту ночь она совсем не была похожа на самую счастливую женщину в мире. Она тяжело вздыхала и лежала как каменная, вместо того чтобы страстно прижиматься к Марио.

— Синьора, — он называл ее так же, как и все остальные. — Дорогая, дорогая Синьора, я много раз говорил тебе, чтобы ты уезжала отсюда, потому что для тебя здесь не будет жизни. Но ты остаешься, и это твое решение. Люди, живущие здесь, узнали тебя и полюбили. Мне рассказали, что у тебя был доктор. Я не хочу, чтобы ты грустила, расскажи мне, что случилось.

— Ты знаешь, что случилось. — Ее голос звучал еле слышно.

— Не знаю. Что?

— Ты же спросил у доктора. Я видела, как он направился в отель, после того как вышел от меня. Он сказал тебе, что все мои проблемы у меня в голове.

— Но почему? Почему сейчас? Ты живешь здесь так долго, и тогда ты даже не разговаривала по-итальянски и никого не знала. Вот тогда было трудное время для тебя, но сейчас, когда ты прожила здесь десять лет, ты стала частью этого города.

— Больше одиннадцати лет, Марио. Почти двенадцать.

— Да, тем более.

— Я грущу, потому что стала понимать, что моя семья скучала и любила меня, а теперь они хотят, чтобы я просто стала сиделкой для своей старой матери. — Она лежала, не поворачивая головы, глядя пустым, бессмысленным взглядом в потолок, не отвечая на его прикосновения.

— Ты не хочешь меня? Нам всегда так хорошо вместе. — Он очень удивился.

— Нет, Марио, не сейчас. Большое, большое тебе спасибо, но не сегодня ночью.

Он встал, обошел кровать и посмотрел на Нору. Потом зажег свечу в подсвечнике. Она лежала бледная, ее длинные рыжие волосы разметались по подушке, и одеяло с вышитыми на нем названиями городов смотрелось просто абсурдно. Он не знал, что сказать.

— Скоро тебе нужно будет вышить названия городов, которые есть на Сицилии: Катанья, Палермо, Сефали…

Она снова вздохнула.

Он ушел сильно обеспокоенным.

Но окрестные холмы, укрытые ковром из только что распустившихся цветов, оказались целебнее любых лекарств. Синьора гуляла по ним, пока ее щеки снова не порозовели.

Семья Леонэ иногда передавала ей корзинку с хлебом, сыром и оливками, а Габриела, жена Марио, — бутылку Марсала, утверждая, что некоторые пьют его как тоник. Семья Леонэ пригласила ее на ленч в воскресенье и приготовила пасту «Норма».

— Ты знаешь, почему эта паста называется «Норма», Синьора?

— Нет, боюсь, что не знаю.

— Потому что по вкусу она так же совершенна, как по звучанию совершенна опера «Норма» Беллини.

— Который, естественно, был сицилийцем, — гордо договорила Синьора.

Они хлопнули ладонью об ладонь друг друга. Она так много знала об их стране, об их деревушке.

Паоло и Джанна, у которых была своя маленькая мясная лавка, сделали для нее личный глиняный горшочек. На нем красовалась надпись «Ирландская Синьора». Сверху они накрывали его крышкой, чтобы вода в нем оставалась чистой, никаких насекомых, никакой пыли не попало туда. Пока она плохо себя чувствовала, за пожилой парой ухаживали знакомые и соседи, так что ей не приходилось беспокоиться о том, чем она будет платить за дом, в котором жила. Так, благодаря поддержке людей, вскоре она снова окрепла и поправилась. И она знала, что ее любят здесь.