Холодный как лед - [2]

Женевьеве и прежде приходилось бывать на яхтах: «Рупер и компания» специализировались на законодательстве, регулирующем деятельность благотворительных организаций, представляли интересы мириадов фондов, поэтому и не считались с затратами. В частную адвокатскую практику она ушла с должности государственного защитника и надеялась, что специализация на благотворительных фондах все еще довольно близка к достойной уважения работе, чтобы успокоить остатки совести, взывавшей к свободе. И быстро лишилась иллюзий – фонды основывались, чтобы толстосумы избегали уплаты налогов, стремясь потратить столько же денег на прославление имен дарителей и снабжение непыльной работенкой своих друзей, сколько они отпускали на саму благотворительность, но к тому времени стало слишком поздно: Женевьева уже была связана по рукам и ногам.

Плавучий дворец Гарри Ван Дора, «СГ Семь грехов», был самым грандиозным из тех яхт, что ей довелось повидать. И она знала, что фактически владел им трастовый фонд «Ван Дорн траст фаундейшен», а не сам Гарри, – прекрасная маленькая увертка от налогов. Женевьева ступила на борт, идеально сохраняя равновесие на своих  высоченных каблуках. Потом осмотрела палубу, сохраняя на лице бесстрастное выражение. Если повезет, Гарри Ван Дорн будет слишком занят на площадке для гольфа, которую она приметила в передней части корабля, чтобы терять время на адвоката, представлявшего собой лишь идеально вышколенного посланника конторы «Рупер, Хайд, Камуи и Фредерикс». Черт, она сейчас не в настроении для сей миссии.

Женевьева нацепила выработанную практикой профессиональную улыбку на накрашенные  помадой от Шанель губы и вступила в прохладные пределы большого помещения, прекрасно меблированного в черно–белых тонах, повсюду с зеркалами, дававшими впечатление еще большего простора. Женевьева могла рассмотреть собственное отражение по меньшей мере в трех разных ракурсах. Свой внешний вид она уже проверила перед выходом из дома: молодая женщина, чуть больше тридцати, с аккуратно уложенными белокурыми волосами, в сером костюме, сидевшем идеально и скрадывавшим те пятнадцать фунтов (6,8 кг – Прим.пер.), которые, как она знала, «Рупер и др.» не одобряли. Женевьева лишний вес тоже не одобряла, но все диеты и упражнения в мире, казалось, не могли сдвинуть эти проклятые фунты с места.

– Мисс Спенсер?

После яркого блеска солнца на воде глаза ее не сразу привыкли к приглушенному освещению просторного помещения, и она не смогла рассмотреть ничего, кроме расплывчатого силуэта мужчины, шедшего к ней с другого конца комнаты. В голосе отчетливо слышался легкий британский акцент высших кругов, поэтому она знала, что обращается к ней не Гарри. Гарри Ван Дорн вышел из Техаса, у него и голос, и характер под стать этому штату.

Мужчина сделал ей навстречу еще шаг и оказался в фокусе.

– Я Питер Йенсен, личный помощник мистера Ван Дорна. Он скоро с вами встретится. Могу я пока что–либо вам предложить? Возможно, выпьете что–нибудь? Газету?

Ей давненько не приходило на ум слово «вкрадчивый», наверно, с тех пор, как ее заставляли читать Чарльза Диккенса, но это слово идеально подходило Питеру Йенсену. Он был до приторности вежлив и предпочитал держаться в тени, и даже британский акцент, этот хапуга, обычно загребавший себе все внимание, казался просто частью психологического портрета идеального личного помощника. Ничем не примечательное лицо, зачесанные назад очень темные волосы, очки в тонкой оправе. Встреть она Йенсена на улице, то лишний раз не взглянула бы. И едва посмотрела сейчас.

– Чай со льдом и «Нью–Йорк Таймс», если у вас есть, – попросила Женевьева, усевшись на обитую кожей скамеечку и ставя рядом портфель. Потом скрестила ноги и посмотрела на свои туфли. Они стоили каждого пенни, если принять во внимание, что они творили с ее длинными ногами. Женевьева подняла взгляд: Питер Йенсен смотрел на них тоже, хотя она подозревала, что смотрит он именно на туфли, а не на ее ноги. Он казался типом, которого не интересуют женские ножки, какими бы привлекательными они ни были, и она быстро попыталась спрятать ноги, подобрав под скамейку, чтобы не бросались в глаза.

– Всего лишь секунду, мисс Спенсер, – произнес он. – Располагайтесь поудобнее.

И исчез, безмолвный, как привидение, а Женевьева отбросила чувство неловкости. Она ощутила исходившее от безликого помощника Гарри Ван Дорна какое–то неодобрение – наверно, он бросил лишь один взгляд на ее туфли и понял, сколько она заплатила за них. Вообще–то, люди в положении Йенсена были впечатлительны; она ходила в один особенно элитный магазинчик на Парк–авеню к таким, и, казалось, весь обслуживающий персонал вертелся вокруг нее, зная, что если женщина готова выбросить такие деньги на туфли, то в равной степени не колеблясь потратит вопиющее количество монет в их дорогущем бутике.

И она тратила.

Женевьева облеклась в стальную броню, ожидая повторного появления Йенсена. Вместо того появился стюард с высоким стаканом ледяного чая «Ерл Грей» и свежим номером «Нью–Йорк Таймс». На подносе также лежала гладкая золотая ручка, и Женевьева взяла ее.