Холодный апрель - [41]

— Извините, — говорила она, — но воспоминания в основном кондитерские. Тут уж ничего не поделаешь, у всех детей сладкие воспоминания. Какие калачи были, а какие жаворонки из булочной приносили! И теперь непременно у нас калачи на пасху. Пост не соблюдаем, а калачи и обилие сладкого — обязательно. Объедаемся… А еще бульвары помню. Ходили гулять в Кремль. Царь-колокол, царь-пушка!.. А какой храм Христа Спасителя был! Что снаружи, что внутри — чудо из чудес. Как вспомню, душа слезами обливается…

Александр слушал не перебивая. Понимал: сладостно это путешествие в детство. «Дайте до детства плацкартный билет, — поет певица с нежным акцентом. Слезно поет. — Билетов нет, билетов нет…» А может, все-таки есть? Просто нужно, чтобы все совпало. И сладкое детство, и добрый родитель, помогавший не забывать прошлое, и такой вот терпеливый собеседник, готовый слушать наивные воспоминания и улыбаться понимающе.

Но улыбался он своему. Неожиданно захлестнуло его это чужое воспоминание тоской по дому. Ездил же в командировки, не больно тосковал, а тут почему-то стало невмоготу. И он уж вспомнил недобрым словом заботливую Луизу, подсунувшую ему билет до Штутгарта…

Эта «русская немка» совсем измучила ему душу своими воспоминаниями.

— Извините, можно я на минутку выйду, — бесцеремонно шепнул ей по-русски.

Думал, обидится: разве женщине такое говорят?

Глаза Адель Романовны сделались круглыми, но был в них не испуг, а скорее восторг. Она даже руками всплеснула, что уж никак не вязалось с хваленой немецкой сдержанностью.

— Конечно! — И посмотрела на него так, будто он только что сделал ей совершенно немыслимый комплимент.

Александр еще раньше приметил, что второй выход из ресторана выводит прямо на песчаную отмель, к реке, светлевшей метрах в ста. И он пошел к этому выходу.

У реки тянул слабый, но холодный ветер. Это был Везер — одна из главных рек Западной Германии. Здесь он разливался широким рукавом. На фарватере стояли большие морские суда. Александр походил по берегу, но так нигде и не смог подступиться к самой воде: отлив сказывался и здесь, берег был илистым и грязным.

Вернулся он не скоро. Болезненная тоска по дому переросла в сладкую печаль, и теперь он с нежностью смотрел на эту «русскую немку». Как-никак она была его землячкой. И она любила свою родину, как и он любит. И ее, как и его тоже, детские радости связаны с одними и теми же московскими улицами.

Адель Романовна, как видно, готова была купаться в трогательных волнах своих воспоминаний хоть до вечера, но тут заспешила Луиза, заговорила о том, что завтра им уезжать, что надо собраться в дорогу, а сегодня еще предстоит обязательно заехать в одно очень важное место.

— Обязательно! — со значением повторила она, явно рассчитывая на чье-то понимание. Но никто из старушек ни словом, ни взглядом никак не выразил, что понимает, о каком таком очень важном месте идет речь.

Снова они оказались на полупустынной дороге среди кочковатых сырых полей. Туман почти рассеялся, и теперь можно было видеть там и тут купы деревьев возле домов, стоявших, как хутора, отдельно один от другого. Далеко в стороне проплыли высокие трубы и огромные градирни электростанции, и снова была необычная пустота этих низинных мест.

— Сейчас мы заедем на мемориальное кладбище, — сказала Луиза. — Вам ведь интересно посмотреть?

Он сказал, что ему, конечно, интересно. Хотя ничего особенного он от этого неизвестного мемориала не ждал. Не за тем ехал в Западную Германию, чтобы болтаться по кладбищам. Но ведь дареному коню в зубы не смотрят. Вся его поездка в эту страну — как подарок за неизвестно какие заслуги.

Вскоре впереди показался канал, широкий, судоходный, а за ним — березовая роща, далеко растянувшаяся по берегу, похожая издали на лесозащитную полосу. На скорости машина перемахнула через канал по высокому мосту и остановилась возле рощи на небольшой укатанной, но совершенно пустой автостоянке. Никого не было вокруг, березовая стена стояла без движения, как декорация. Великая тишь висела над лесом, над свинцовой водой канала, над сырыми лугами, спрятавшими дали в серую дымку серого стылого дня. И Луиза была тиха, как никогда. Забыв захлопнуть дверцу машины, она пошла по утоптанной глинистой дорожке в глубину рощи. Оглянулась на Александра, но, ничего не сказав ему, пошла дальше.

Березы расступились, образовав широкую, уходящую вдаль поляну, поросшую бесконечными параллельными рядами какого-то колючего кустарника. В отдалении виднелась изогнувшаяся дугой стена, пестрая от надписей, а напротив нее — гигантский крест, сделанный из целого ствола дерева.

Шагая по дорожке вдоль этой кустарниковой заросли, Александр вдруг увидел сбоку небольшую табличку, на которой были написаны только две цифры — «1881—1892». Увидел другую — «1893—1904». И дальше были такие же таблички, совсем спрятавшиеся каждая в своей полосе низкого кустарника. И Александр понял, что это не годы рождения и смерти, обычные для кладбищенских надписей, а порядковые номера захоронений, и полосы кустарника — это братские могилы, размеченные с немецкой пунктуальностью.