Холодное море - [6]

Первыми все подробности узнали, как всегда, радисты. Из радиорубок, конечно под строжайшей тайной, поступили точные сведения: флагманский ледокол потерял левый бортовой винт. Гигант стал слабее на одну треть...

В маленькой радиорубке мерцают серебряные лампы и назойливо пищит репродуктор. В штормовую погоду и в штиль без перерыва и отдыха работает радист. Спит он тут же, в тесной каюте. Спит не раздеваясь, сном тревожным, как на фронте. Ложась, включает репродуктор и вскакивает, как только слышит хриплые позывные. Бледный, заросший колючей щетиной, он бросается к ключу, машинально включает и выключает рубильник. В полусне стучит ответ и записывает в журнале короткие, отрывочные фразы. Изредка радист выходит на палубу, несколько минут дышит свежим, соленым воздухом и, ежась от мороза, уходит в свою пропитанную табачным дымом будочку. Снова ложится на койку и сразу засыпает. Но через полчаса безжалостный репродуктор трещит торопливые точки и тире. Радист снова вскакивает и бежит к ключу.

Часы в радиорубке поставлены по английской станции в Гринвиче. Живет радист по своему времени и никогда не знает толком, что сейчас - ночь или день.

В радиорубку приносят официальные телеграммы, подписанные начальником или капитаном.

С пространными описаниями "бирюзовых льдов" и "ледяных просторов" надоедают корреспонденты.

Матросы и кочегары передают коротенькие записки, адресованные женщинам.

Радист знает все. Ему доверяют и секретные распоряжения и нежные чувства к любимой.

Когда от наушников начинает болеть голова и стучит в висках, радист включает репродуктор и, регулируя приемник, слушает, о чем говорят корабли в далеких морях и станции на берегу...

Начальник экспедиции по радио предложил Анатолию Дмитриевичу вылететь из Диксона для второй разведки льда. Анатолий Дмитриевич ответил, что вылетает в этот же день.

Вечером в легком тумане показался самолет. Он сделал круг над неподвижными кораблями и улетел на восток. К ночи пришла телеграмма с мыса Челюскина: самолет благополучно сел в маленькую полынью около берега.

Анатолий Дмитриевич совершил замечательный полет. Он вылетел, получив сведения с Челюскина о том, что под берегом есть небольшое пространство чистой воды. Но он должен был пролететь больше тысячи километров. На это необходимо около шести часов, а за такое время могли произойти подвижки льда и чистая вода могла превратиться в ледяное поле. Дорнье-валь самолет-лодка. Он может опускаться только на воду. Лед для Анатолия Дмитриевича означал бы катастрофу. Вернуться обратно в Диксон он также не смог бы, так как предельный запас горючего позволяет его самолету лететь расстояние не больше полутора тысяч километров.

Получив приказ начальника, Анатолий Дмитриевич вылетел почти втемную, полагаясь на удачу, на счастье. Когда он кружился над караваном, никому не пришло в голову, что эта красивая, сильная машина с четырьмя спокойными людьми, может быть, идет к гибели.

Ледяное поле надвинулось на берег, но самолет успел сесть на воду.

В коротком рапорте Анатолий Дмитриевич доносил, что караван зашел слишком далеко на север. Если держаться южнее, ближе к берегу, то пройти ледяную перемычку будет значительно легче. Дальше, до самого Челюскина, лед сильно разрежен.

Корабли повернули на юг. Держась курса, указанного летчиками, караван прошел перемычку и через три дня был на Челюскине.

Анатолий Дмитриевич дождался прихода каравана. Он провел несколько часов на флагманском ледоколе и в холодную, ветреную погоду улетел обратно на Диксон.

СОЙМИКО

Мальчика, родившегося на зимовке в заливе Гадаяма, назвали Соймико.

Он родился полярной ночью, без врачей и акушерок, в тесной каюте замерзшей промысловой шхуны.

Новорожденного завернули в какие-то старенькие тряпки и закутали в меха.

Мать лежала на койке, крытой невыделанными оленьими шкурами, и кормила сына. Когда нужно было купать ребенка, отец приносил снег и грел воду на дымном камельке.

Соймико рос крепышом.

Скоро мать перестала давать ему грудь, начала уходить на охоту.

Соймико оставался один в каюте. Он спал вместе с собаками, грелся, прижимаясь к мохнатым, теплым зверям.

Его кормили свежим рыбьим жиром. Соймико быстро прибавлялся в весе.

Однажды он сам встал на ноги и пошел, держась за шею собаки. Прошел всю каюту, устал, повалился на спину и засмеялся, глядя на черный, закопченный потолок.

Ему еще не было года, когда его стали кормить мясом. Он ел жареную белужатину, мясо оленей и белых медведей, печенку тюленей и моржей. Он ел все, что добывали промышленники.

К морозам Соймико привык с рождения. Он никогда не хворал и не переносил, если его пытались тепло одевать. Отец сшил ему сапоги из нерпы и рубашку из мягкой оленьей шкуры.

Соймико исполнилось год и четыре месяца, когда его родители снова поехали на зимовку. Они выехали из Красноярска вниз по Енисею и добрались до Диксона. Их поместили на барже Севморпути. Они жили со своими собаками в крохотной дощатой хижине на палубе и ждали отправки на место зимовки.

По договору они должны два года провести в старой избушке, на берегу шхер Минина. Это место славится песцовыми, оленьими и медвежьими промыслами, и там никто не был уже три или четыре года.