Холодное, холодное сердце - [8]

— Почему бы нам не подыскать кого-нибудь другого? — сказал Куинлан. — Тогда у нас не будет никаких осложнений. Разве мало людей, способных осуществлять подобного рода операции.

— Может, такие и есть, но Калли, несомненно, подходит лучше всех. Он опытный разведчик, долгие годы работал один, — сказал ЗДО. — Более того, он курировал Малика все шесть лет, пока мы использовали его как своего агента в Москве. Организовал его побег. Сам привез его сюда. Он знает Малика лучше, чем кто-либо другой.

— Почему вы полагаете, что Калли согласится нам помогать? — спросил Куинлан, все еще опасаясь связать себя определенными обязательствами.

— Я еще не знаю, согласится ли он, — сказал Грегус. — Но мы с ним старые друзья. Вместе проходили специальное обучение, случалось, и вместе работали. Я готов конфиденциально переговорить с ним. И я достаточно хорошо его знаю, чтобы утверждать: если он согласится помочь, то не отступится от своего слова.

— Вы уверены, что он не пойдет в ФБР и не расскажет им все? — спросил Куинлан. — После того, что с ним произошло, он не считает себя чем-то нам обязанным. Будет ли он соблюдать лояльность?

— А по какой же причине он очутился в тюрьме? — спросил Грегус. — Именно из-за лояльности и сильно развитого чувства чести.

— Он много потерял, Лу, — заметил ЗДО, вспоминая подробности всего, что пришлось пережить Калли. — Через две недели после того, как он очутился в тюрьме, его жена покончила с собой. Дом и машины были проданы с аукциона, а дочери даже пришлось уйти из колледжа, когда адвокаты наложили лапу на все его сбережения. — ЗДО помолчал, затем, как бы извиняясь перед присутствующими, добавил: — Нам было строго приказано ничего для него не делать. Что до нашего директора, то Калли для него словно не существует.

Грегус кивнул, подтверждая слова Чайлдса.

— Я уже сказал, что не знаю, удастся ли убедить его помочь нам. Это зависит, с одной стороны, от того, как велико его желание выбраться из тюрьмы, с другой, от того, насколько он ненавидит нас за то, что мы погубили его жизнь. Но если он обещает, то сделает, — твердо сказал Грегус. — Непременно сделает.

— Должны ли мы объяснить ему, почему хотим захватить Малика? — спросил Куинлан, все еще стремясь надежно прикрыть свои тылы.

— Мы должны ему все объяснить, — проговорил ЗДО, — хотя бы только для того, чтобы он знал, на что идет.

— Секретная служба, возможно, обеспечила нас надежным прикрытием, — заметил Грегус. — Я могу сказать Калли, что мы ищем Малика, так как он замешан в печатании фальшивых денег. Это, в конце концов, не ложь.

ЗДО удостоил Грегуса одобрительной улыбки.

— Неплохая мысль, Лу. К тому же она спасет наши задницы от порки в том случае, если ФБР удастся докопаться до наших истинных намерений. Впрочем, это маловероятно. — ЗДО поднял палец, еще раз предупреждая Куинлана и Уолтерса. — Напоминаю вам, что ни одно сказанное здесь слово не должно выйти из этой комнаты.

И, повернувшись к Грегусу, добавил:

— Займись этим, Лу. В случае необходимости обращайся прямо ко мне. И докладывай обо всем только мне лично.

Глава 4

Обнесенная тридцатифутовой стеной со сторожевыми башнями, льюисбургская федеральная тюрьма высится среди холмистых сельских просторов центральной Пенсильвании словно старинная итальянская крепость. Зловещее кирпичное здание, построенное в 1932 году в расчете на тысячу заключенных, сейчас содержит более полутора тысяч самых опасных преступников.

Здесь, в прачечной, находящейся в главном здании, где размещены камеры, Майк Калли гладил рубашки на гладильном прессе. Большинство из двадцати двух заключенных, которые работали в этом узком длинном помещении, громко перекликались, с трудом слыша друг друга из-за шума стиральных машин, сушильных центрифуг и прессов. Одни напевали песни в стиле реп, другие, фальшивя, высвистывали какую-нибудь мелодию, те, кто был в плохом настроении, разговаривали сами с собой.

Калли всеми силами старался отключиться от этого гомона, который не давал ему ни минуты покоя с того момента, как четырнадцать месяцев назад его привезли в тюрьму. Но полностью это было невозможно: у тюремной столовой те же акустические свойства, что и у шахты лифта, а в ней одновременно находятся несколько сотен заключенных. В тюремной жизни нет никаких удовольствий, зато многое раздражает — и прежде всего постоянный шум, громкая бессмысленная болтовня, хвастливый выпендреж и паясничание.

Калли потянулся за следующей рубашкой и увидел, что к нему приближается тюремщик, заведующий прачечной; на поясе у него бренчала связка ключей.

— К тебе посетитель, Калли.

Вопросительно взглянув на него, Калли положил рубашку под пресс и приготовился дернуть рукоятку.

— Я не внес в свой список посещений никаких фамилий, поэтому у меня не бывает посетителей, — сказал он. — И я не хочу никого видеть.

— Ничего не знаю об этом, — сказал тюремщик. — Позвонил надзиратель и сказал, что заключенный 52176, Майкл Т. Калли, стало быть, ты, должен явиться в комнату для свиданий. Сейчас за тобой придут.

Калли перестал работать и сурово уставился на тюремщика. Что-то стиснуло его грудь. Только бы не пришла Дженни, мысленно взмолился он. Только бы не пришла Дженни. Он предупреждал следователя, что ни при каких обстоятельствах не хочет видеть свою дочь. Она — все, что у него осталось. Его крошка. Его маленькая девочка. Нет, нет, она не должна видеть его здесь. Перед самым арестом он попросил ее не навещать его в тюрьме. И не писать никаких писем: читать их будет свыше его сил. Хотя и неохотно, но она обещала не делать этого. В предсмертной записке жена просила не устраивать ей никаких похорон, никакой заупокойной службы. Она выразила желание, чтобы ее кремировали, и Дженни развеяла ее прах над прудом на их небольшой ферме в Клифтоне, Вирджиния. Нарушив свой собственный запрет, Калли написал тогда дочери длинное письмо, в котором, как мог, постарался утешить ее, и все же попросил, чтобы она ему не отвечала.