Холодная рука в моей руке - [3]

Сам не знаю зачем, я подошел ближе и коснулся грязного брезентового лоскута, закрывающего вход в шатер. Уверен, у меня никогда не хватило бы смелости отдернуть его и заглянуть внутрь. Но даже робкого прикосновения оказалось достаточно. Лоскут отодвинулся, и передо мной возник молодой человек, судя по выражению лица, имевший намерение зазвать меня внутрь. В тот же момент я заметил, что внутри шатра происходит какое-то представление. Смотреть его у меня не было ни малейшего желания, но я сознавал, что, улепетывая прочь, буду выглядеть полным идиотом.

– Два шиллинга, – буркнул молодой человек, задергивая грязный полог и протягивая не менее грязную руку. На нем был зеленый свитер, в нескольких местах заштопанный, но все равно дырявый, грязные серые брюки и еще более грязные сандалии. Явный избыток грязи – вот мое первое впечатление от этого места; мне отчаянно хотелось сбежать, но я чувствовал, что это невозможно. Вся остальная ярмарка вовсе не казалась мне столь ужасающе грязной.

В любом случае спасаться бегством было поздно. Людей внутри шатра было совсем мало. На ухабистом земляном полу, усеянном осколками стекла и обломками кирпича, стояло штук двадцать-тридцать разрозненных деревянных стульев, в большинстве своем сломанных, облезлых и обшарпанных. На этих жалких стульях сидели зрители – ровным счетом семь человек. Называю точную цифру, потому что сосчитать их не составило труда, а также потому, что, как вы поймете вскоре, число это имело значение. Я, таким образом, стал восьмым. Все зрители, судя по всему, были незнакомы между собой; все они были мужчинами, именно зрелыми мужчинами, а не юношами. Пожалуй, я значительно моложе всех остальных, отметил я про себя.

Что касается самого шоу, я никогда не видел ничего подобного. Никогда не слышал ни о чем подобном. Даже не читал о таком. Ни о чем, даже отдаленно напоминающем то, что происходило здесь.

В задней части шатра, возможно прямо у фабричной стены, находился невысокий дощатый помост, выкрашенный темной краской. На этом помосте стоял здоровенный детина, который о чем-то трепался, но смысл этого трепа от меня ускользал. Его курчавые волосы, цвета дешевого лимонада, уже начали седеть, на широком багровом лице красовался перебитый нос и удивительно красные губы. Глаза у него были маленькие, уши тоже, причем уши располагались на голове как-то несимметрично, если вы понимаете, что я имею в виду. Красотой он не отличался, хотя, несомненно, был так силен, что смог бы одной левой уложить всех зрителей, собравшихся в шатре. Я не смог определить, сколько ему лет – ни тогда, ни потом (забегая вперед, скажу, что нам предстояла еще одна встреча). Думаю, возраст его приближался к пятидесяти, и нельзя было сказать, что он хорошо сохранился. Однако создавалось впечатление, что мускулов у него значительно больше, чем у обычных людей. Одет он был почти в точности так, как и парень у входа, с той лишь разницей, что свитер на нем был не зеленый, а синий, вроде тех, что носят моряки. Что касается грязных серых штанов и сандалий, они были такими же, как у встретившего меня юнца. В общем, мужик на помосте здорово походил на боксера.

Но происходившее на сцене ничуть не напоминало боксерский поединок. Слева от здоровяка (и в точности напротив того места в заднем ряду, где уселся я), в брезентовом шезлонге, таком же потрепанном и жалком, как и вся здешняя обстановка, сидела девушка. На ней был наряд французской шлюхи: черное блестящее мини-платье с глубоким вырезом, черные чулки в сеточку и лакированные туфли на высоченном каблуке, из тех, что большинству мужчин кажутся неотразимо привлекательными. И все же общее впечатление было не слишком сексуальным. И платье, и туфли знавали лучшие времена; что касается девушки, она выглядела слишком усталой, чтобы казаться соблазнительной. Должен сказать, она была бы красива, если бы не зеленая пудра, покрывавшая ее щеки (не знаю, выбрала ли она этот жуткий оттенок сама, или его выбрал для нее кто-то другой), и не тускло-серый мышиный оттенок волос, стянутых на затылке в тугой пучок, как у балерины. В довершение всего, она не сидела, а почти лежала в шезлонге, словно чувствовала себя больной или же совсем обессиленной. Несомненно, она не делала ровным счетом ничего, чтобы распалить зрителей. Да я вовсе и не хотел распаляться. По крайней мере, так мне тогда казалось.

Напротив девушки, у края помоста, стоял низенький черный столик, из тех, что обычно продают, выдавая за японские; этот экземпляр, весьма скромный и лишенный украшений, как и все здесь, отличался изрядной обшарпанностью. На столике крест-накрест, как сырные палочки, были сложены мечи. Полагаю, их было тридцать, а то и сорок, они лежали правильной четырехугольной стопкой, так что каждый легко было выхватить, потянув за рукоять. Позднее до меня дошло, что мечей было в точности столько, сколько стульев в палатке, – на тот случай, если будет аншлаг.

Если бы не вывеска над входом, думаю, я не догадался бы, что это мечи, или, по крайней мере, догадался бы не сразу. Не было ни одной блестящей детали, ни одного украшения. Тускло-серые клинки, рукояти, сделанные из какого-то черного материала, возможно даже пластика. В общем, они выглядели, как массовые промышленные поделки, но я понимал, что таковыми они быть не могут. Мечи, несомненно, были более массивными и тяжелыми, чем фехтовальные рапиры; а в наши дни спрос на настоящие мечи, мягко говоря, невелик, и даже в ритуальных целях они используются все реже и реже, так что производить их в промышленном масштабе вряд ли имеет смысл. Возможно, мечи были театральным реквизитом, но это предположение тоже казалось мне не слишком убедительным. В общем, то были мечи весьма сомнительного качества, совершенно не походившие на боевое оружие.