Холмы России - [59]

Аграфена Ивановна подозвала Катю к телеге для напутствия.

— Ты уж за Федей-то посмотри, не давай ему на бегу есть. Все на бегу он. И все-то на бегу. Пораньше ты уж встань, приготовь, что уж таи, сама гляди. Хозяйка теперь.

— Я, мама, человек непривередливый. Что есть — давай. Нет-буфет рядом. И чай там и винегрет всегда.

Голодный буду, а ее не потревожу, — сказал Федор на зависть всем женщинам.

Он привязал чемодан к гребенке телеги. Узлы с подушками на задок бросил, засмеялся:

— Посидим, Катя, на этих подушках до станции, а на обратный путь Кирьяну на них раздолье, хоть семейную жизнь заводи.

«Он заведет. Ему семейная жизнь как капкан волку», — подумал Никанор, оглядывая упряжь: не разладилось бы что в дороге, и сказал:

— Подушки оставишь, а спать на чем?

— Мы под головы кулак, а под бока и так. Верно, Катя?

— Верно. Но на подушках лучше.

— Как ты скажешь, — согласился Федор и сразу дал понять, как он будет уважать Катю.

Кирьян сел в телегу. Вот и Катя и Федор сели, простившись со всеми…

— Прощайте!.. Прощайте… Я так люблю всех вас! — крикнула Катя и заплакала.

Кпрьян хлестнул коня.

— Дочка!.. Доченька!

Гордеевна побежала за телегой, упала на дорогу, где только матери помнились завеянные временем первые следки дочки ее.

Подняли люди Гордеевну.

Никанор довел ее до избы.

— Не горюй, мать. И там родная земля.

А телега мчалась все дальше и дальше. Вслед ей из северного угла неба разом, одна за другой, блеснули зарницы. Гул раскатился и уже не затихал в тяжких вздохах, а зарницы метались и гасли, низкие, сумрачные какие-то.

Не гроза это, а орудийный гул из-под Дорогобужа.

Так почти каждый год осенью, и все знали, что это начались стрельбы. Но долго не спалось в эту ночь, озаряемую из северного угла напоминанием, что бродят по земле военные грозы.

* * *

Ночь скоротали у Новосельцева, в его избе, которая стояла неподалеку от станции, под старой липой.

На рассвете простились.

Кирьян и Новосельцев сошли в ров от тронувшегося со скрипом поезда.

Федор стоял на подножке вагона. Глядел на друзей.

Он знал, что теперь не скоро увидит их.

Из окна выглянула Катя, замахала косынкой, прощаясь и с братом, и с Новосельцевым, и с далеким в тумане хутором. Когда вернется?

Зовет в прощаньях родное, и нет горше прощанья с отчим домом.

Кирьян и Новосельцев поднялись по откосу к ненастно шумевшим тополям над кругом. Тут недавно еще танцевал с Феней Кирьян в ту летнюю ночь, когда привозили хлеб.

Засыпало листвою круг, стынет среди зеленой травы червонный ворох. На миг остановился Кирьян.

— Вспомнил? — сказал Новосельцев.

— А ты не подглядывай, — шуткой ответил Кирьян.

— Я тогда заметил, как ты завихрил с ней. Правда, не думал, куда тебя нелегкая занесет.

Кирьян прервал этот разговор.

— Заезжай в гости.

— Приеду поохотиться. А ты местечко там присмотри.

— Рад буду, Ваня. Приезжай. Тетеревов много, отъелись. Летят тяжело.

— Не соблазняй!

Новосельцев пошел домой, а Кирьян к своей телеге.

Вот и уехала сестренка. Далеко теперь. Видит уже она другие луга за новыми верстами.

Примято сено в телеге: как сидели Катя рядом с Федей, так и остались ложинки.

«Ничего, Катюша, свет поглядишь, жизнь узнаешь», — думал Кирьян, пробуя упряжь: чересседельник подтянул и супонь иа хомуте завернул покрепче.

К телеге подошел солдат в шинели, в отчищенных сапогах, высокий и ладный в плечах юноша со свежим загаром на чистом, по-девичьи нежном лице. Взгляд его за напускной суровинкой мягок и доверчив.

Кирьян еще прежде заметил его, когда прощались.

Солдат этот спрыгнул из вагона и с задумчивостью огляделся. Хотел что-то спросить у них, но не посмел в такую минуту мешаться.

Потом он стоял на крыльце станции, курил трубку и глядел, как прощались. Он уже знал, что люди эти из-под Щекина: туда и он добирался.

Теперь он подошел к Кирьяну и сказал:

— Подвези, друг. В Щекино мне.

— А к кому там? — поинтересовался Кирьяи.

— К Себрякову Родиону Петровичу.

— Садись!

Он бросил свой рюкзак в телегу и сел.

— Вот хорошо, — рад был, что так ему повезло.

— Не племянник ли Родиону Петровичу? — спросил Кирьян, подбивая сено, где собирался сесть.

— Племянник. А ты откуда знаешь?

— Так, угадал.

Это был сын Полины Петровны — Сергей Елагин.

Он возвращался из армии — отслужил свой срок, да по пути, как давно уже мечтал, завернул сюда навестить дядю.

Он знал, мать уже уехала домой. Она писала ему, что в деревне ее не застанет, но Родион Петрович ждет его.

Телега помчалась сперва лугом, а потом по дороге.

В избах еще спали. Трава по проулкам лужена изморозью, оставшейся с ночи, кое-где уже обтаяла и искрилась зеленью. Еще не разбуженные запахи дремали, и воздух был наполнен ветреным дыханием облаков, затуманивших все небо, чуть-чуть трогавшихся с востока, где мз прозрачного сита сеяла розовый свет заря. В золоченые и малиновые радуги лесов чисто, с изумрудным блеском врезались полосы озимей.

Сергей привстал в телеге, будто что-то еще увидел в этой раскрывшейся перед ним красе осенней земли.

— Родное передается. Помню — это самое-самое первое: зеленый край берега и в траве синие цветы. Похожи на незабудки. Но незабудки бирюзовые, и я знаю их, а те-синие. Ворох стеблей, и среди них, как разбрызганные, — ^ эти цветы. Помню даже запах. Не самых цветов, а этой травы. Пахла она, как пахнет весной влажная земля. Что за цветы, не знаю. Больше не встречал. Или не узнал их: не теми уже глазами глядел? Или во сне они мне приснились? А дядя Родион говорит, это предки меня встречали.