Холмы России - [56]

Все это запихнул в рюкзак и вдруг спохватился, что Полину Петровну одну оставил: могла уйти и поднять тревогу.

Он быстро вернулся на террасу.

Полина Петровна неподвижно стояла у стола.

— Никому! — сказал Митя и, подумав, добавил: — А в общем-то все равно. Долго не задержусь… Где Фенька, дома или у тетки скрывается? — спросил он.

— Ее нет совсем тут, — ответила Полина Петровна. — Она в Москву уехала.

— Одна?

— Одна.

— Скрылась! Жаль. А Кирька Стремнов где?

— Митя, — сказала Полина Петровна, — остановись!

— Где он? — повторил Жигарев, боясь, что не успеет узнать самое важное для него.

— Киря здесь, — ответила Полина Петровна. — сдечали одну глупость, не сделайте еще более страшную, — сказала она, пытаясь остановить этого человека в его безумии;

— Молчите! Вам и с подлостью рядом хорошо живется. А я от себя не отпущу Кирькину подлость. Это вы отпускаете, когда чужих жен гнут — не боятся, мерзавцы! Отвечу, а не прощу!

— Митя, будут ошибки, и будет любовь. Ничего не измените.

— Мне теперь все равно, хоть сто бед. Пропал все равно.

Митя выскочил во двор, бросил рюкзак и, шатаясь, пошел в сторону Угры, и только завидел берега ее, раскинул руки, будто хотел обнять, — напоминал он какой-то темный и страшный крест.

И вдруг упал на берегу, подполз к воде.

— Милая, утоли! — со слезами сказал он, целуя кремнистые камни и воду.

Встал и, не раздеваясь, пошел бродом над хмурой бездной отраженного в реке неба, сжимая в правой руке поднятое высоко ружье.

* * *

Он спешил на тот берег, на хутор.

Когда бежал из лагеря, был осторожен, хитро путал следы, а тут гнал напрямую, как раненый зверь, который уже бьется не за жизнь, а бросается на свою погибель в ярости боли и жажды кровавой.

Митя остановился в лесу напротив двора Стремиовых. Дома ли Кирьян?

«Дома», — почувствовал он и даже увидел, как мелькнули в окне его лицо, глянул, вроде бы он.

Митя взвел курки.

Если бы изобразить беду, то вот такой бы она, кажется, и была: грязная, сгорбленная, прыгала, тряслась и гнулась, приближаясь к окнам.

Митя ворвался в избу… Вон и Кирька время на ходиках ставит. Оглянулся вдруг.

Вскинул Митя ружье… Через минуту выйдет он на крыльцо, руки поднимет перед народом: «Убил!.. Я убил!..»

В избе была Гордеевна. Топила печь… Вот она, беда страшная, стоит на пороге. Кинулась Гордеевна, встала перед дулом.

— Митя, родимый…

— Отойди! — закричал он, — Стой, Кирька!

— Митя!

— Стой, Кирька!

Мать, мать мечется, сына от смерти закрывает. Упала Гордеевна на колени.

Прижался спиною к стенке Кирьян… Вот она, смерть Что-то тяжелое глухо ударило в голову Жигарева. Ружье стукнулось об пол, и рядом повалился Митя.

Через порог переступил Стройков с зажатым в руке револьвером.

— Тут я тебя и ждал, Жигарев, — сказал Стройков и остановился над поверженным.

Митя хотел встать, но падал в кровь свою на половицах.

Он пополз под лавку, в угол, где темно, руку накидывая на голову, как будто хватал темноту, скрывая такое позорище над собой.

В дверях показалась Полина Петровна. Тяжело дыша, остановилась на пороге.

«Не успела!» — подумала она.

* * *

Слух, что Митю поймали, быстрее огня по соломе, пронесся по хутору.

В сенях затолпился народ. Заглядывали через дверь. страшно было в избе. Кровь за порогом, на полу, который был как сцена, на которой разыгралась и продолжалась еще трагедия.

Стройков сидел за столом под иконами в грозном блеске отражавшегося от печи огня.

— Молока я что-то захотел, Гордеевна, — сказал Гордеевна, как и положено хозяйке, раз просит гость, да еще спаситель их, уняла слезы. Поставила перед Сройковым горлач с молоком, положила хлеб.

Стройков стал наливать молоко в кружку.

— Подлый ты! Перед матерью сына хотел убить, — сказал Жигареву, не глядя на него: глядел, как наполнялась молоком кружка: не пролилось через край.

Кирьян с бледным, как холст, лицом все еще стоял у стены: какая жуткая минута пронеслась над ним. Не кошмарный ли сон, что было и что сейчас видит он? Как в этом сне говорили, кричали, мелькали в дверях лица и лезли в окна, люди показывали на него, на Митю, на забрызганный кровью пол.

Это никогда не забудется — позорное, страшное, сплелось живое, но гадкое, как сплетаются в осень змеи в своих тайнищах под пнем.

Жалкий, в изорванных ботинках, уткнувшись лицом в пол, лежал Митя под лавкой.

Полина Петровна обмывала закровевший затылок его.

Рядом стояла Катя с чистой тряпкой и бутылочкой с иодом. Вошел Никанор. Он работал в лесу за хутором.

Туда и прибежали ребятишки:

— Дядя Никанор! Митя Жигарев чуть вашего Кирьяна не убил. Поймали его….

Никанор медленно подошел к лежавшему под лавкой Жигареву.

— Вернулся. Кровью свое возвращение отпраздновал!

Стройков, пережевывая хлеб, запил молоком и сказал:

— Сейчас повезем с этого праздника.

— Пусть Кирька замоет! — крикнул из-за окна чейто женский голос.

Глянул Стройков на окно. Встал.

— Ишь, виноватого нашли. Любовно двое сошлись.

Что же, казнить за это?

— Без любви и он не бежал бы, — ответил тот же голос.

— Это разве казнь? За чужую кровь была бы ему казнь с высшей мерой. И не сметь говорить так! Он человека чуть не убил. Мать кричала — не дрогнул, мерзавец. Вяжите его!